– Не уважаешь ты немецкий пролетариат, – Катя вынула из другой брички винтовки, обнаружила роскошный портфель и бинокль.

– Это мой, – растерянно сказал Герман. – В поезде остался.

– Бюрократ ты, оказывается.

– Я про бинокль. На фронте подарили. На портфель не претендую.

Катя сунула прапорщику и то и другое:

– Потом разберемся. Сажай этого робин гуда. А ты, калеченный, больше под руку мне не попадайся. Я только сегодня добрая. В селе скажешь, пусть вечером трупы заберут. Раньше вечера мы осмотр и составление протокола не закончим. Да, и напомни всем, что ходить за нами не нужно. Ты первый и последний, кто живым уйдет.

Катя шлепнула ладонью по крупу мерина, и бричка бодро покатила по направлению к селу. Раненый покачивался на сиденье, готовый лишиться чувств. Ну, до людей как-нибудь доберется.

– Поехали, – сказала Катя, отвязывая повод коня. – Что-то здесь мух стало много, и вообще знойно на солнцепеке. Пашка, потом с пулеметом закончишь.

Пашка перебрался на место ездового, разобрал вожжи. С сомнением посмотрел на то, как Катя вдевает узкий нос полусапожка в стремя.

– Екатерина Георгиевна, вы верхом-то пробовали?

– Баловалась когда-то, – пробурчала Катя, поднимаясь в седло. Бормоча ругательства, разобралась с юбкой. Мужчины деликатно отвернулись.

– Куда ехать-то? – поинтересовался Пашка.

– Так на хутор завернем. Борщ, хоть и холодный, но похлебать можно. И себя нужно привести в порядок. Полагаю, часа два форы у нас есть. Я за пацаном, а вы прямо на двор катите. Ты, прапор, только не забудь «наган» зарядить…

Мальчик сидел в яме, протирал бока саквояжа.

– Не заскучал? – спросила Катя, останавливая гнедого, подозрительно косящегося на провалы ям.

– Нет, я знал, что все правильно закончится, – мальчик неуклюже выбрался из ямы, подал багаж.

– Хм, значит, все хорошо кончится? – Катя похлопала по кожаному боку неустанно возвращающегося к хозяйке саквояжа. – А у меня почему-то обычно сомнения возникают. Может, от того, что вечно путаюсь – что хорошо, что плохо. Ох, побеседовать нам нужно, Прот, или как там тебя в действительности. Ладно, после обеда поболтаем.

Пашка, взгромоздив на стол свои карабины, хлебал подернувшийся жирной пленкой борщ, хрустел зеленью и одновременно тянулся к крупно нарубленной колбасе. Прапорщик сидел в углу, бледный и злой, прижимал к синяку мокрую тряпку.

– Постимся, ваше благородие? – сказала Катя, кладя карабин на лавку.

– Ему в горло не лезет, – неразборчиво объяснил Пашка. – Покойники и все такое.

– Понятно, хозяина мы порешили и борщ его по-хамски жрем, даже руки не помыв, – Катя придвинула себе миску, кивнула, приглашая мальчика. – Уж как хозяин, видать, мучался, когда мы в погребе прохлаждались. Прот, ты в смертоубийстве не участвовал, ешь спокойно. Прапор, раз ты все равно каешься и переживаешь, может, на улице подежуришь? Можно на тебя в таком деле положиться?

– Можно, – Герман схватил винтовку и вышел, грохнув дверью.

– С норовом аристократия, – Пашка махнул ложкой. – По мне, так хозяева сами нарвались. Нечего было нас запирать. Чего хотели, на то и налетели. Но я зла не держу, как говорится, царство им небесное, – парень перекрестился на образа и взял еще кус колбасы.

– Добросердечные все, – пробурчала Катя, глотая жирную жидкость. – Монахиня, наверное, тоже уже всех простила. Хорошо быть добрым да милосердным. И царствие небесное обеспечено, и на земле благолепно живется. Кругом другие виноваты. И гадов пусть другие стреляют, и законы пусть глупые устанавливают и решают, как миру жить. А мы что, мы смирением свое возьмем.

– Церковь смирению учит. Любая власть от бога дана, – прошептал Прот, хлебая борщ.

– Ешь. Богословскую дискуссию позже продолжим. Сейчас дохлебаем, пойдем к колодцу. Ты по малолетству, полагаю, мне нормально воды слить сможешь. А товарищ Павел нам пока харчей соберет. И на долю прапорщика не забудь чего-нибудь прихватить.

Катя фыркала, – вода в колодце оказалась ледяной. Прот аккуратно лил на спину. Катя яростно терла шею и плечи, раздетая до пояса, стояла в луже воды. Одежда висела на досках заборчика, там же, под рукой, сторожил новоприобретенный «маузер».

– Уф! – Катя вытерлась чистым рушником и перехватила взгляд мальчика. – Эй, Первый, тебе сколько годков? Сдурел, что ли, так смотреть? Чему вас в монастырях учат? Рожу отверни. Блин, ни на кого понадеяться нельзя. Дай пиджак накину.

– Екатерина Георгиевна, у вас совсем родинок нет? – прошептал мальчик.

– Вот эпическая сила, до чего тщательно исследовал. Отвернуться воспитания не хватило? Нет на мне никаких родинок. Не досталось мне. Затрахали своей астрологией-астрохимией.

– Значит, вы сама свою судьбу решаете? – потрясенно пробормотал Прот.