Шрифт:
– Будем. Зайди в чулан и на кухню, жратвы прихвати.
Пашка в ужасе замотал головой.
– Ладно, я сама, – Катя рывком поднялась на ноги. – Прапор, за дорогой следи. И прочухивайтесь, прочухивайтесь…
Герман развернул шинель:
– Накинь, пожалуйста.
Девочка, похоже, не слышала. Взгляд ее снова остановился. Герман оглянулся, – девочка смотрела на парнишку, повисшего на плетне. Прапорщик поспешно заслонил мертвого, насильно сунул девочке шинель:
– Оденься.
Лицо бедняжки судорожно и непоправимо исказилось, узкая челюсть, казалось, сейчас вовсе оторвется. Герман сунул в ведро тряпку, шлепнул по жуткому лицу:
– Умойся, сейчас же!
Пашка всхлипнул, подобрал карабин и побрел к лошадям.
Девочка по локоть окунала руки, терла лицо. Взгляд стал чуть менее безумным, зато сильнее начали вздрагивать ноги.
– О… обмыть надо. По…хоронить. Давида. Отца. Маму. Вс… всех.
Не голос – будто ржавую жесть рвут.
– Ты успокойся, – пробормотал Герман. – Всё кончилось.
Девочка вскинула дикий взгляд:
– Ч-что?
– Так, оделась. Встала. Пошла, – рядом возникла Катя, швырнула под ноги девочке какие-то тряпки. – Твои шмотки?
– Н-нет.
– Неважно. Напяливай, – Катя подхватила на плечо мешок. – Мука у вас еще была? Керосин где?
– Керос-син в чулане. Мук-ка кончилась.
– Ясно. Прапор, бери ее, лошадей, и уходите к телеге.
– Она похоронить просит, – с трудом выговорил Герман.
– Может, еще раввина позвать? Нас здесь самих похоронят. Поднимай ее, живо! – Катя рысцой потащила мешок к лошадям.
Герман осторожно взял девочку за тонкое запястье:
– Одень, пожалуйста, что-нибудь. Нужно уходить.
Девочка глянула дико, ухватила прапорщика за кисть… Герман взвыл – зубы у девчонки оказались как иголки. С трудом вырвал руку, затряс прокушенной кистью.
Девочка, опрокинувшись на спину, сучила ногами:
– Ненавижу! Гои, а тойтэ пгирэ зол дих ойсдышен! [12]
Герман и сам чуть не орал, по грязной ладони катились крупные капли крови, капали на утоптанную землю.
12
Еврейское проклятие. Буквально – чтоб падаль тебя задушила.
Мимо промелькнула Катя. Крепко хлопнула девчонку по лицу, задавила визг. Раз – хрипящая девчонка оказалась лежащей животом на колене девушки. Два – на разлохмаченную голову была напялена широченная рубашка. Три – Катя рывком вздернула рыдающую девочку на ноги, дернула рубашку. Одежда, широкая, как саван, наконец прикрыла истерзанное худое тело.
– Пошли вон отсюда! Веди ее, только руками не трогай.
Герман понятия не имел, как такое проделать, впрочем, командирша, уже двинувшая было к корчме, остановилась:
– Пашка, не стой столбом! Прими девчонку, и уходите.
Тут же нетерпеливо ухватила прапорщика за руку, оценила пострадавшую ладонь:
– Вечно, ваше благородие, у вас руки не туда лезут. Дай сюда! – оторванная от цветастой тряпки полоса наскоро перехватила ладонь. – Ничего, скоро остановится. Экий ты, прапор, полнокровный. Парнишку поднять сможешь? – Катя мотнула головой в сторону плетня. – В дом занеси. Пашка насчет мертвецов слабоват. Живее! Время, время идет.
Катя исчезла в доме. Герман надел через плечо карабин, подошел к мертвецу. Особых чувств не испытывал, кажется, мозг окончательно перестал воспринимать происходящее. Паренек оказался невысок ростом, но неудобен – тело уже окоченело, поднимать неудобно, все равно что колоду. Обхватив поперек, с трудом снял с плетня. Жужжали мухи. Герман понял, что брезгливо отворачивает лицо, стало стыдно. Девочка следила, глаза полны ужаса, словно в две кружки с расплавленной смолой заглядываешь.
– Пашка, твою мать, да уведи ты девку! – грубо рявкнул Герман и потащил мертвеца к крыльцу.
В корчме дым аммонала развеялся, пахло кровью и самогоном. Герман попытался положить парнишку на лавку. Ноги трупа торчали коленями вверх, лежать прилично убитый не желал. Чувствуя, что сейчас завоет в истерике, Герман устроил покойника на боку. Где-то в глубине дома грохала крышками Катя, ругалась.
– Вот, б… неужели все пожрали?!
На лицо мальчика Герман смотреть не мог. Машинально присел, расстегнул подсумок гайдамака, аккуратно вытащил винтовочные обоймы.
– Стой! – зарычала за стеной Катя. – Стой, морда бандеровская!
Герман выдернул из кобуры «наган», рванулся в дверь, столкнулся с окровавленным, бритым наголо мужиком. Гайдамак пытался повыше задрать руку, вторая, перебитая в локте, весела плетью.
– Я тільки кучер. Я нічого не робив!
– Ясное дело, – Катя тверже ткнула револьверным стволом в затылок пленника. – Все скажешь, и суд будет справедливый. Ишь, сука, под стол забился. Выводи его, Герман. Я керосином займусь.
Перед дверью Герман не выдержал, крепко ударил стволом в поясницу пленного. Гайдамак охнул, придерживая раненую руку, вывалился на солнечный свет: