Окна на север
вернуться

Кнорринг Ирина Николаевна
Шрифт:

«Мои слова о верности и боли…»

Мои слова о верности и боли, Мои слова, нежней которых нет, — Не растеряй в своей слепой неволе Мои слова, похожие на бред. От жарких слез опухнувшие веки, Стихи о том, что невозможно жить… Я знаю, как жестоко в человеке Желание — все поскорей забыть. Припомни все в короткий миг утраты, Когда в вечерний, в неурочный час Притихшею больничною палатой Придешь ко мне. Уже в последний раз. 1936

«Над широкой вечерней равниной…»

Над широкой вечерней равниной — Память незабываемых дней. Да в улыбке подросшего сына Слабый отблеск улыбки моей. Груды старых тетрадок на полке. Пачки писем (когда? от кого?) Чьей-то жизни слепые осколки. А потом — ничего. Ничего… Много скучных стихов. Да еще — Крест, обвитый зеленым плющем. 1936

«Есть такое слово: „не могу“…»

Есть такое слово: «не могу». Глупое такое слово. Словно стон, оно слетает с губ В тишине отчаянья глухого. «Не могу»… и слезы на глазах, Жалкие, беспомощные слезы. И отчаянье, и стыд, и страх. И кому-то скрытая угроза… Руки жалобно спадают с плеч И висят безжизненно, как плети… — Значит, больше нечего беречь, Кроме призрачной мечты о смерти… Но в каком-то дьявольском кругу Сердце бьется и тоскует снова… Глупенькое слово: «не могу». Грустное такое слово. 1937

«Лета не было в этом году…»

Лета не было в этом году. Лето кануло в темном бреду, В жутком мраке пустых и бессолнечных дней, Где теперь с каждым днем холодней. Ты один в ореоле бесснежной зимы, Где навеки несхожие мы. Я одна — в темноте, где надежды и ложь. Ты в мою темноту не сойдешь. Лета не было в этом году. А зимой я тебя не найду. 1937

«К чему теперь высокомерье…»

К чему теперь высокомерье, Мой честный, безупречный путь? Кого и в чем я разуверю, Кого сумею обмануть? И кто найдет меня прекрасной В недостижимости такой, С такой непогрешимо-ясной, И слишком трезвою душой. И для чего теперь певучий, Мой правильный чеканный стих, Когда я знаю, что не лучше Таких же тысячи других. Когда я знаю (втайне где-то, Наедине сама с собой), Что жизнь моя была согрета Одной бессмысленной мечтой. 1937

«От женских слез — до нежности мужской…»

От женских слез — до нежности мужской, От слов тоски — до исступленной страсти… Не трудно утешать в беде большой Словами одиночества и счастья. Не трудно даже помогать в борьбе Хорошим, умным, и спокойным словом. Ты дал мне столько нежности суровой За все стихи и слезы о тебе. Но — если грозы напряженной стаей Давно уж пронеслись над головой? Но если жизнь, бессмысленно пустая, Плывет без драм, без бурь, без ничего? Ты жизнь прошел — (дорога то большая!) — Все жадно чувствуя, все замечая, И не увидел сердца моего. 1938

«Я — человек второго сорта…»

Я — человек второго сорта, Без «широты» и «глубины». И для чего, какого чорта, Такие люди рождены? Зачем? Чтоб нищенкой унылой Топтаться на чужом пути? От колыбели до могилы Себе приюта не найти? Всегда никчемной и забитой Всего бояться и терпеть, Чтоб у разбитого корыта Последней дурой умереть. Чтоб ничего не понимая, Смотреть в любимые глаза, За бесконечной чашкой чая Весь вечер слова не сказав… Молчать весь вечер, дни за днями, Молчать всю жизнь, молчать всегда, Чтоб никудышними стихами Вились ненужные года. Так жить, — смешно и неумело, Не сделав ровно ничего. Прислушиваться в мире целом Лишь к биенью сердца своего. И на кровати, в ночь глухую, В ночь униженья, ночь без сна, В давно привычном поцелуе Испить отчаянья до дна. 1938

«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»

Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию. «Новую жизнь» все равно уже мне не начать. Годы прошли — беспощадно-бесцельно-пустые, И наложили на все неживую печать. Жизнь прошаталась в тумане — обманчиво-сером, Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке. Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры, — Зыбкое счастье на зыбком и мертвом песке. А впереди — беспощадная мысль о расплате: Боль, отреченье, позор примиренья с судьбой. Белая койка в высокой и душной палате. Крест деревянный, сколоченный верной рукой. 1938