И потекли ручьи, со всех улочек и переулков стекали они в “Советскую”, а с нее — уже мелкой речушкой с водоворотами и водопадиками уползали под гигантские глыбы сугробов, нависших над Илеком. Однажды в кирзовый сапог Димки стукнулась палочка. Он, склонив голову, о чем-то думал в тот момент и только потому рассмотрел в этой штакетине кораблик со старательно выскобленным днищем. Лодочка эта, застрявшая в сугробах Димкиной памяти, оттаяла и подплыла под ноги его через тридцать лет.

Ночью, числа пятнадцатого апреля, охнула и с длинным, утробным треском вскрылась река, ударила подземная молния. Мощная льдина вырвала дерево, и оно качалось на мутном, стеклянном острове. Затопило ближние к берегу дома, по воде плыли деревянные корыта, кастрюли, ведра. Запахло оттаявшим сеном, отсыревшим деревом, дымком. Прекрасно и свежо стало лицо природы, как лицо проплакавшейся девушки.

Воды отступали. Наконец пришло сухое тепло. Все земное пухово отмякло, зазвенело, встрепенулось. Невероятный щебет и гомон, как в джунглях, кажется, что птицы в одурении своем могут свалиться на голову. Солнце за тучами и блеск повсюду.

Вот и у вербы порозовели веточки, распушились кроличьи лапки почек. Почки распустили даже распиленные на дрова чурбаки.

Зудело и чесалось все тело Димки, точно и он прорастал, точно передались ему токи земные. Но Ивгешка отталкивала его.

— Почему ты не броешься? И так разница между нами. А теперь ты совсем дед бородатый… и потом воняешь!

Пахота

Утром, едва проснувшись, Ивгешка спросила:

— А что такое эсперанто?

— А почему ты спрашиваешь? — усмехнулся Димка.

— А я давно хотела спросить.

— Это выдуманный язык международного общения.

— А-а…

Это был не досужий вопрос, они с Ивгешкой хоть и общались на одном языке, но никак не могли о чем-то главном договориться.

— Сегодня будем пахать! — торжественно объявил он.

Он заметил, что ему хочется повязать галстук. Ивгешка не ответила, наверное, не расслышала.

— Пахать будем сегодня. Землю.

— Да слышу! — раздраженно откликнулась она. — Не глухая.

— Может, мне бороду сбрить, а?

— Как хочешь.

Димка решил запахать все земли бывшей второй бригады до самой железной дороги. Они навесили 4-корпусной плуг на “Казахстанца” и 5-корпусной на “Кировец”, который наняли вместе с трактористом на СТО. Васянка рубил старые доски для бригадной кухни. Альбина чистила большой казан. Антонина, постаревшая и молчаливая, поправляла уличную печку. В розовеющем мире весело щебетали птицы.

— Ну, что, дядь Федь? — спросил Коля. — Речь толкнешь? Люблю тя слушать, е мае!

— Весенняя вспашка — хреновое дело. Осенняя лучше.

— Что случилось, Митяй?

— Знаешь, Коль, все-таки разница в возрасте сказывается, наверное.

— Какая разница?

— Она не любит меня, Коль. Даже на физическом уровне отторжение идет. Все ее раздражает: слова мои, дела, даже запах и объятия. Даже оттолкнула сегодня. Как жить дальше?

— Как? — спокойно спросила Антонина. — Тихо, молча, любя. Ты что, не знаешь, что все беременные так?

— Беременные? — отшатнулся Димка.

— Мя сахан! — Альбина потрясенно провела пальцем по щеке. — Я валяюсь с этих мужиков!

— Поздравляю, — Коля смущенно протянул руку. — Один арбуз ты уже заделал!

— Я догадывался, — смутился Димка. — Но она же молчит, как партизан!

“Казахстанец” стоял с одной стороны лесопосадки, а “Кировец” — с другой. Стаи грачей копошились на деревьях в ожидании, не забыли, что под пластами земли их ждет богатое угощение.

— Давайте, с богом! — Димка махнул рукой.

“Кировец” рыкнул и макнул плуг в землю. ДТ рванул вперед и усердно вздыбил нос.

Димка молился всеми молитвами, православными и мусульманскими.

— Господи, спаси и сохрани… биссмилляхи рахман и р-рахим…

Потом сел на “Урал” и рванул в деревню. Ивгешка встретила его слезами, почти истерикой. Она смотрела на него с бессильным раздражением, будто он заразил ее нудной болезнью. Что-то мучило ее. Что-то другое, к сожалению, а не только беременность и токсикоз.

— Лучше бы я сам родил, чем терпеть такие капризы!

— Как, через задницу?!

Дима вспыхнул и поехал назад. От бессилия он просто кричал, а ветер выхватывал эти вопли из гортани, и они вспыхивали рваными кусками то сбоку, то сверху. Но на подъезде к бригадному стану успокоился.

Хотя он выставлял малую глубину, несколько раз приходилось менять сломанные, зеркально сияющие лемеха. Вспахать удалось удивительно мало, но это было только начало, первый день пахоты.

— Может, еще чуть-чуть, ребята? — попросил увлекшийся Димка.