— На полдень пускай до широкой канавы — сама увидишь, на полночь — до такой же канавы, на восход — не дальше дороги, на закат — до редкого соснячка и кустарника, которые к большому лесу подступают. Вот твои границы. Между кустарником и лесом луг, туда скотина рваться будет, но ты смотри в оба, это чужой надел.

— А лес?

— И лес тоже. Туда, гляди, ни шагу.

— Ладно, — произносит Аннеле, а сама с места не двигается. Топор весело взлетает вверх, падает вниз, сверкает на солнце, чернеет в тени. Смолистые щепки отскакивают от бревна. Блестящие капли пота катятся по отцовскому лбу. Мог бы глянуть еще разок, сказать что-нибудь, но нет, больше не смотрит.

— Ты что ж на ходу дремлешь? Гляди, коровы где!

— Да, да, иду, иду!

Большими прыжками нагоняет Аннеле свое стадо. Вот и большая канава, про которую говорил отец. Глубокая, широкая, недавно выкопанная. Кто ж ее копал? Выходит, тут и другие живут?

Нет, следов людей не видно. По ту сторону канавы торчат кустики, везде кочки, ржавая болотная вода. За пограничной дорогой начинаются поля Дакшей. Какой-то мальчик пасет там овец. Чуть поодаль виднеются и сами Дакши — дома за купой деревьев выглядят зажиточно. Вчера мимо них проезжали.

Пастушок подошел к самой дороге. На другой ее обочине — Аннеле. Стоят оба молча, таращатся друг на друга. Мальчик постарше Аннеле, с белыми льняными волосами. Когда они вдоволь насмотрелись друг на друга, мальчишка вытащил из кармана дудочку и принялся играть. Но ничего стоящего из этого не вышло. У Аннеле дудочки не было, и ей ничего другого не оставалось, как смотреть.

Но вот с дудочкой было покончено. Мальчишка вытащил из кармана нож и давай играть с ним: бросал под углом, швырял в воздух, ловил за лезвие. Потом стал показывать, как играть в камушки. Подкидывал по два, по три разом и ловил, да так быстро, что и глазом не успеешь моргнуть. После каждого своего номера он вызывающе смотрел на Аннеле, словно бы спрашивая: «Ну, как? А ты что можешь?»

Все бы это было ничего. Но почему мальчик молчит? Он, что, немой, что ли? Ей и в голову не приходило, что ведь и она молчит. Вдруг он выпалил бранное слово, подхватил лежащий на земле кнут с узелками на конце, взмахнул им устрашающе и хлестнул по ногам большую белую Аннелину овцу, которая перешла через дорогу, несомненно, с дружескими целями, договорившись об этом с дакшскими овцами.

— Эй, глаза где? Я тебе покажу лезть в чужой надел! — И над дорогой еще раз просвистел его длинный хлыст.

Белая овца с громким блеяньем врезалась в свое стадо, и все они, вспугнутые, понеслись по новине.

Аннеле даже в жар бросило. Ах вот он какой, этот мальчишка! Нет уж, с таким играть она не станет!

Странный крик раздался в воздухе. Большие тени пронеслись над головой. Огромные птицы с серыми шелковистыми крыльями опустились в болотистый кустарник за канавой.

Что это за птицы? Стоило подойти к ним поближе, устрашающий клич летел ей навстречу: не подходи!

Стая поднялась в воздух и опустилась чуть дальше.

Все утро, едва не до полудня, девочка пыталась подкрасться к птицам. Куда там! Та, которая сторожила и отпугивала, была бдительней. И каждый раз это была одна и та же птица. Пока остальные старательно щелкали своими длинными клювами в ржавой жиже, она стояла, вытянув голову и зорко наблюдала за непрошенной гостьей. И так, и эдак пыталась девочка подобраться к птицам, но безуспешно. Такого сторожа было не обмануть. Настоящий капрал.

Подошла мать, принесла обед.

— Мама, мама, какие большие птицы!

— Где твоя накидка? — вместо ответа спросила мать. Аннеле схватилась за шею — накидки не было. Повернулась туда, повернулась сюда: нигде не видно.

— Так и знала, что она больше новь будет греть, чем тебя, — промолвила мать, улыбаясь. И протянула теплую глиняную миску: — На, поешь!

— Да, мам, такие большие-большие серые птицы!

— Это журавли. Болотные птицы. Вся новина — настоящее птичье царство.

— Журавли? Они к себе и близко не подпускают!

— Так и есть. Журавли умные, чуткие птицы. Сторожей выставляют. И стоят те сторожа что солдаты в карауле. К ним лучше и не приближайся.

— Даже если им ничего плохого не делают?

— Это у них спросить надо, кто делает, а кто нет. У птиц своя мудрость, свое понятие.

— И я знать хочу, что они знают!

— Тогда тебе придется сделать так, как дурачок Микелис сделал, — чтоб стояли они и тебя дожидались.

— А как он сделал?

— Насыпал воробьям соли на хвост и давай ловить. Может, и с журавлями эдак можно?

Если уж мать так говорит, то и Аннеле может. Она лукаво прищурилась и спросила:

— Так то, наверно, был наш Микелис Гелзис?