– Не хотела я этого разговора. Но дальше молчать – тебе навредить.

Желтая от времени, пропахшая пылью газетная вырезка с танцующей балериной. Текст был отрезан. Только фото, но какое знакомое лицо...

– Это кто-то известный? – спросила Вероника.

– Да, это твоя мать.

Изображение истерлось, но все равно отражало богатую эмоциями бабушкину жизнь. По краям следы от маникюрных зарубок, видать, в гневе изрезала все дочкины достижения. Поверхность бугрилась пролитыми слезами, а потертость – наверное, изгладила ее своими сухими сморщенными пальцами. Эх, бабушка, выдала ты себя, гордячка сибирская...

Но сейчас главное не спугнуть ее рассказ.

И бабушка по шагу, как по минному полю, пошла по памяти...

– Если бы не это письмо, никогда ни слова ты не услышала бы о своей, прости господи, матери. Девочкой она была неплохой, послушной, старательной. Глазищами своими бархатными смотрит, как олененок, и так нежно ко мне ластится. Мамушкой меня называла, ни на шаг не отходила. Как хвостик вечно вилась рядом. А уж какая талантливая была, пластичная! Станет на кухне между столом и диваном и ножки вверх оп-па закидывает и спинку прогибает. Чуть музыка зазвучит – сразу на носочки встает и балерину изображает. Жили мы тогда в Питере, в пятикомнатной коммуналке. Соседи – интеллигенция недобитая, люди творческие, двое музыкантов, актер. И балерину одну к нам подселили. Зашла она раз ко мне за стулом, увидела, как дочка моя кружится вокруг себя под вальс Шопена и спрашивает: «Хочешь балериной стать?» А моя аж затрепетала вся от радости. Подошла к балерине этой, серьезная такая, присела на одно колено, руку назад вывернула как Лебедь Сен-Санса и молчит. А на глазах слезы. И так смотрит! Ведь маленькая была совсем, лет восемь. Близко к сердцу все принимала. И не скажет иной раз, а так посмотрит, что и слов не надо. Все мимикой, движением умела передать. Я и сама чувствовала, что развивать ее талант нужно, отдавать учиться. Но слишком хорошо знала, что такое богемная жизнь, как тяжело пробиться в лидеры. Моя-то мать тоже была актрисой, и ее победы и поражения все вот здесь, в моей памяти.

Бабушка коснулась своей головы, потом задумалась, что-то вспомнила, прошлась рукой по лицу и собрала воспоминания в кулак на подбородке. Так в раздумьях и осталась сидеть, подпершись рукой.

– Ты отдала маму учиться балету? – осторожно напомнила Вероника.

– Да. Конечно. Слишком ярко был выражен ее талант. Если б не отдала – сгубила бы ее. А отдала – сгубила тоже. Эх, вот ведь как бывает...

Бабушка вздохнула воспоминаниями, и вдруг настроение ее резко изменилось:

– Но когда ума нет – жди беды. Влюбилась твоя маман в одного танцора слащавого и... пшик – нет больше у меня дочки. Стала чужой в один день. И удивительно, чем карьера удачнее складывалась, тем больше отдалялась она от меня. С отцом еще разговаривала по душам изредка. А со мной – как враг я для нее стала. И почему, до сих пор не могу понять.

Я ведь никогда не была допотопной мамашей, со мной все можно было обсудить. Стыдно сказать, но я ей даже презервативы подкладывала в сумку. Понимала, что нельзя ей сейчас беременеть, на взлете карьеры.

– А сколько лет тогда маме было? – смутилась Вероника.

– Да постарше тебя, – прикинула бабушка.

– Мне тоже будешь подкладывать? – задала провокационный вопрос девушка. И приготовилась смеяться.

Бабушка внимательно посмотрела на внучку и неожиданно жестко ответила:

– Теперь о тебе твоя мать позаботится. Пора уже. Набегалась, сучка. Можно и о ребенке вспомнить.

Бабушка вынула из кармана брюк пластинку с таблетками, быстро засунула одну в рот и проглотила.

– Ба, опять, да?! – возмутилась Вероника и хотела отнять таблетки.

Но бабушка крепко сжала их в руке – не драться же.

– Дорогая моя внучка. Скоро ты меня покинешь также, как когда-то твоя мать. Я тебя не виню, в свое будущее прицельно плевать нельзя. Прошу лишь тебя помнить, что эмоции нужны на сцене, когда ты в образе. В жизни твои эмоции и неопытность могут принести огромный вред. Никого не слушай, никому не верь. Это я, твоя бабка, тебе говорю.

Вероника поняла, что у нее осталось минут пять, чтобы узнать, чем кончилась та питерская история ее семьи. Сейчас рассосутся таблетки, бабка начнет смеяться, и все, разговор окончен.

– Бабушка, милая моя бабака, ну зачем так все драматизировать! Я попробую свои силы на конкурсе и, если не получится, вернусь к тебе обратно.

Бабушка холодно посмотрела на Веронику и припечатала емкими фразами:

– Получится. Твоя мать тебя зовет. Она работает в «Гранд-театре». Уже не танцует, старая стала швабра, наверное, преподает. Что это она вдруг о тебе вспомнила? Решила, так сказать, перед могилой искупить вину свою? Или скучно стало? Ну, ну.

Вероника не сдержала эмоций, бросилась на бабушку, обняла ее, зацеловала.

– Бабака моя, неужели я увижу маму?!

Бабушка сняла руки Вероники, строгим взглядом осадила:

– Отомсти ей за нас, девочка. За все годы сиротливого одиночества, за слезы свои и недоумение, за мои простиранные руки и дедову раннюю смерть. Только ты можешь это сделать, и поэтому я тебя отпускаю. Ты никогда не была ей нужна, а теперь вдруг вспомнила, позорная. Дай мне слово, Вероника, что за все отольются ей слезы наши.

Уж совсем не такое напутствие ожидала услышать Вероника. Растерялась, сбилась внутри, не знала, что отвечать. Может, отказаться от поездки? Она так хочет мира, но, похоже, придется готовиться к войне.

Бабка уже легла на кровать с блаженным лицом, таблетка начала действовать.

– Милая моя бабушка, я полечу в Москву и сама во всем разберусь. Обещаю тебе, что я никому не позволю себя обидеть. И мама не даст меня в обиду. Она же моя мать... А ты мне не все рассказала. Я так и не поняла, зачем ты забрала меня из Питера? Я не верю, что мама хотела избавиться от меня. Даже если это так, я узнаю почему, она мне все расскажет. Любого человека можно простить, если он не конченый злодей.