Поэтому мы, недостойные, пишем, увещевая от лица Христова держаться доброго исповедания, которое мы все произнесли пред лицом Бога и избранных Ангелов, жить в Господе, отринув плотское мудрование, т. е. разорвав узы пристрастия к здешнему веку, и пребывать с Богом, Которого мы возлюбили, Которому уневестились, с Которым будем всегда. Будем любить Его, истинную Любовь, недоступный предмет желаний, единого Владыку неба и земли, любовь Которого к людям такова, что Он Сам принял образ раба, чтобы избавить нас от тления и сделать богами.

Какое великое обетование! Какая необыкновенная встреча на небесах! Там праведники воссияют, как солнце (Мф.13:43), там украшенные девством сочетаются с Нетленным Женихом, там подвизавшиеся в подчинении и послушании будут вечно ликовать, как начальницы Христовы, а поступающие наоборот, без сомнения, подвергнутся противоположному.

Итак, крестоносные сестры, будем остерегаться, чтобы нам вместо жизни и беспредельной радости не навлечь на себя наказания и вечного огня небрежностью и плотским растлением, непослушанием и жизнью, преданной страстям. Добродетель — от Бога и божественна, а порок — от сатаны и сродни ему. Избравшие первую суть боги и Божии, а избравшие второй суть бесы и принадлежат сатане.

Так и теперь мы приветствуем вас. Да не окажусь я для вас тягостным, как говорящий тяжкое, но скорее приятным, как увещающий от лица Божьего. Это слово обращено не к госпожам, — они учительницы других, — а к общине сестер, которую да сохранит Бог в добром здравии и благополучии, к похвале и мне, вашему наставнику, в день Христов, Которому слава вовеки! Аминь.

Закон Божий, страх и трепет Его, говорит так: и тебя Я поставил стражем дому Израилеву (Иез.33:7). Страж этой заповеди заставил меня, брат, опять письмом возвестить о грядущем на тебя мече Божием, мече страшном, огненном, мече, ввергающем не тело, а душу в геенну огненную на бесконечные века.

Со слезами пишу я, несчастный, и горько вздыхаю, что это относится к моему сыну и ученику. Но что мне делать? Если не стану возвещать, то Бог взыщет кровь твою от рук моих, как Он сам сказал (см. Иез.3:18), и меня постигнет не что иное, как такое же осуждение на казнь.

О, брат, зачем ты сомкнул очи сердца? Зачем презрел Бога, взором Которого все потрясается и не может устоять. Ты прежде сошел с подвижнического поприща, ушел в места, которых не хранит Бог, нарушил печать чистоты, растлил душу и тело, сделался рабом греха. Потом, хотя и поздно, ты возвратился к нам в начале гонения, исповедуясь, соглашаясь на епитимью, обещая обратиться когда прекратится гонение. Притом ты был вразумляем экономом, был принят братом Дионисием, и избрал прекрасную ссылку, удалясь из дурных мест в места добрые, на которых очи Господни, и блаженство терпения гонений окружало твою голову. Прекрасно такое обращение, очищение, ангельское попечение!

Что же опять случилось? Что удалило тебя от Бога и предало диаволу? О, мое несчастье! Ты опять возвратился в болото греха, растлевая и растлеваясь женщиной, или точнее, женщинами. Помилуй, Господи, пощади, Боже! Оставил тебя Ангел–Хранитель твой, овладел тобой сатана.

Жив ли ты, несчастный? Но как может жить тот, кого пожирает человекоубийца? Видишь ли свет? Но как может видеть омраченный грехом? Молишься ли Богу? Но как может приступать к Господу тот, кто поработил себя диаволу? Где твое доброе начало, горячность, сокрушение, послушание, слезы, воспарявшая к Богу молитва, небесный образ жизни? Все исчезло, погибло. О, горькие мои вздохи о твоем безумии! О, если бы ты был бессловесным животным, которое не пойдет на Суд! Но прискорбно то, что ты — существо богосозданное, которому предстоит воскреснуть и явиться на Суд.

Приди же, погибший сын мой, приди, возвратись к Господу! Ибо Он, Человеколюбивый, опять примет, опять освятит, опять облечет в брачные одежды, опять заколет упитанного тельца, и в радости призовет Вышние Силы к твоему возвращению. Не ослушайся, сын мой, но образумься, возвратись, соединившись с твоим добрым братом Дионисием, прежде чем настигнет тебя меч вечной смерти.

Я обрадовался, получив почтенное письмо твое, любезнейший из отцов, и узнав, как идут дела твоего преподобия. Ибо я скорбел, получив от других людей, впрочем, надежных, известие о твоей лицемерной подписке. Выслушай меня, почтеннейший, я буду говорить откровенно.

Я не могу понять, почему ты, будучи задержан царским чиновником, не подвергся мучениям, а был отпущен. Это служит поводом к молве. Известно, что никто из говоривших смело не остался без заключения в темницу или, по крайней мере, без ссылки или изгнания. Те же, кто избежал этого, были увлечены — так скажу я, чтобы не опечалить тебя, произнеся что–нибудь более суровое.

Разве ты не видел, прозорливейший, тяжкого гонения от Льва, одноименного дикому зверю, рука которого хватала, убивала, губила и — что человеколюбивее — заключала в темницу после тяжкого бичевания, не только подвластных ему, но и находившихся под властью другого? Если же ты сам ничего такого не потерпел после задержания, то, извини, святой муж, ты был уловлен.

Не говори мне, что таким образом были сохранены собственные церкви и остались неповрежденными изображения, так же, как сохранилось и поминание нашего Святейшего Патриарха. Так любят говорить и другие увлеченные. Все это не могло быть спасено иначе, как изменой истинному исповеданию.

Что за польза от того, если мы сами, являвшиеся и называющиеся храмом Божиим, стали непотребными, а бездушные дома постарались сохранить? Образ Христа или Богородицы, или другого святого не падает, — он пребывает в Них, как в первообразах, — но падают те, которые пытаются уничтожить его, как и те, которые, из угождения еретикам, забывают смелость и страдания за него.