До сих пор замужество является критерием женского успеха в России, быть одинокой – некрасиво и стыдно, гораздо хуже, чем ездить зимой на самокате. Даже это люди поймут, но великодушие окружающих не распространяется на ту, которой не досталось мужчины.

Кинорежиссер Иван Дыховичный свидетельствует: «Для меня всю суть истинной русской женщины отображает слово "душечка"». Режиссер вспоминает рассказ Чехова, героиня которого относится к каждому своему мужчине с нежностью и абсолютной преданностью. Особенность таких женщин в том, что они «подчиняются мужчинам и при этом... никогда не подчиняются». Между прочим, женщинам не так уж приятно быть главными в семье. Не от хорошей жизни взяли они в руки бразды правления. И хотели бы они подчиниться, да нет такой возможности. Если и осталось в наших женщинах что-то наивное, трепетное, чаемое, так это надежда, что мужчина – это «опора», «сильное плечо». Наивное, трепетное, чаемое... А именно на нее, женщину, опираются.

А от знаменитых литературных героинь досталось русской женщине умение быть сильной, по-женски скрывая этот свой талант. Интеллект, кстати, тоже лучше не демонстрировать. Этак можно мужчине комплекс неполноценности внушить. А он не простит. Лучше быть просто красивой. И смиренной. С виду. Женщиной.

Цитата из новообрядческой Библии: «Выпив, русский человек понял, что это хорошо, и решил в себе ни в чем не отказывать».

Пьют везде. Вот, казалось бы, швейцарцы только и заняты тем, что мастерят часы и спекулируют в банках. Ан нет. А. Г. Достоевская в дневниках за 1867 год делится впечатлениями о Швейцарии: «Среди моста я заметила – стояли два-три старика. Все они были ужасно пьяны и о чем-то спорили. "Вот какова свобода швейцарская, – подумала я. – Вот тебе и раз, хороша свобода!" В Германии, по крайней мере, пьяных не было видно, а тут на каждом шагу. В гостинице и главный кельнер, и носильщик – все были пьяны... Этот город Женева славится свободой, а оказывается, что свобода-то ее в этом только и состоит, что люди все пьяные и горланят песни».

Литература свидетельствует, что все народы подвержены искушению зеленым змием. Каждый пытается реабилитировать себя, осуждая других («...Существуют различные способы убивать время. Англичане пьют, французы играют, немцы курят...» – уверяет Проспер Мериме), каждый настаивает на своей исключительности в застольном искусстве. Если судить о германской литературе по романам Ремарка, а об американской – по произведениям Хемингуэя, совсем нетрудно сделать вывод, что немцы только и знают, что сидеть в кабаках, плакать, влюбляться, драться, опять наливать, а американцы – знатоки жизни и алкогольных напитков – прожигают потерянную жизнь. И вновь наливают.

Тем не менее из богатейшего русского словаря в обиход иностранцев прочно вошло слово «водка». Ее, горькую, считают русским национальным напитком и относятся к ней с уважением. Однако не без некоторой опаски.

Расхожее мнение о необоримой страсти русских к спиртному получает подтверждения на каждом шагу – стоит только оглянуться. Официальные статистические данные о количестве потребляемого алкоголя на душу населения говорят о том, что русские пьют не больше других. Эти факты многими ставятся под сомнение, и не последнюю роль играют свидетельства путешественников, солидарных в своей убежденности, что более винолюбивого народа во всей Европе не сыскать. Дорога, по которой шествует алкогольная мифология, уводит в специфику национального самосознания.

Россия всегда с благодушной улыбкой принимала европейские упреки в чрезмерном увлечении водкой. Отечественное сознание смирилось с мыслью, что есть у него грешок, и не такой он страшный. Ну, пьет человек (народ), а кому от этого плохо? Немудреные истины гласят: дурной человек – он и трезвый плох, а хороший – только веселья себе рюмочкой добавит. Водка допускается в мифологию русского самосознания на тех же правах, что и пятичасовой английский чай, бюргерская любовь к пиву, французские гурманство и тонкий разврат, испанская страсть к поножовщине – этакие милые чудачества, придающие необходимый колорит и терпкую экзотику портретам народов. Есть и более значимые причины, по которым пьянство по традиции воспринимается в России одновременно как порок и как специфическая форма добродетели, иллюстрирующая те самые особенности национального характера, о которых шла речь в первой главе, – широту души, добросердечие и вселенскую тоску по идеалу.

Пьянство – поистине неисчерпаемая тема для шуточек, анекдотов, застольных бесед. Однако это еще и феномен, ставший предметом многочисленных серьезных исследований. Возможны самые неожиданные интерпретации темы «Россия и алкоголь». Итак, пьянство – это... И национальное бедствие. И философская позиция. И миф, выдуманный недругами. Каждый выбирает версию по своему вкусу...

Церковь и медики бьют тревогу и предупреждают о катастрофических последствиях народного увлечения алкоголем. Ряд исследователей с завидным оптимизмом уверяет, что никакой катастрофы нет и нечего нагнетать панику. Другие скрепя сердце признают, что проблема все-таки имеется, но добавляют, что она появилась совсем недавно, и вообще, все не так страшно, американцы пьют больше. Как бы там ни было, образ русского пьяницы прочно укоренился в сознании как иноземцев, так и соотечественников.

Видимо, князь Владимир пошутил, когда обронил ставшую крылатой фразу: «Руси веселие есть пити, не можем без того быти». В таких выражениях князь отказывался от принятия ислама как государственной религии. Древняя Русь пила слабоалкогольные напитки – мед и пиво – и, по мнению большинства историков, проблемы пьянства не знала. Нет, конечно, случались эксцессы (даже битвы, проигранные из-за пьянства), но это скорее исключения, нежели общая тенденция.

В XIV веке на Русь впервые завезли виноградный спирт. Постепенно в обиход вошла водка – «хлебное вино». И только в XVI веке русские распробовали ее как следует.