— Доброе утро, — сказал я, все еще улыбаясь.

Он продолжал наблюдать за мной. «Что ж, — подумал я, — я тоже стану за тобой наблюдать». Мы кружили друг вокруг друга взглядами.

По тому, как обвисла на нем кожа, я заключил, что некогда он был толстым, но уже нет, теперь он приобрел единственную возможную для него худобу: состояние, намекающее на худобу, подразумевающее худобу, но в лучшем случае ее бледное подобие. У него явно был излишек кожи, и широкие плечи, и грудная клетка бочонком. Его губы застыли на полпути между лаконичной усмешкой и меланхоличной гримасой. На подбородке пробивалась щетина (и, пожалуй, ему шла), а над маленьким, почти женским носом моргали из-за стекол очков в золотой оправе голубые глаза. Одет он был в то, что мы ему выдали: неопределенного вида штаны, белую рубашку и коричневый свитер.

Чем от него пахло? Чем-то странным, чего я не мог распознать. Намеком на лилии весной. Дуновением влажного ветра на палубе бегущей по реке рыболовной лодки. Сквозняком от двери в комнату, полную старых книг.

Наконец он заговорил:

— Вы пришли допросить меня. Опять. Я уже ответил на все вопросы. Много раз. — Дрожь в голосе. Едва сдерживаемые разочарование и раздражение.

— Вам придется ответить еще раз, — сказал я. Снова взяв портфель, я сделал несколько шагов, пока не оказался перед его столом.

Он откинулся на спинку стула, заложил руки за голову.

— И чего мы этим добьемся?

Мне не понравилось его уверенность в себе. Мне не понравилось спокойствие. Я решил их развеять.

— Не стану вводить вас в заблуждение. Я здесь для того, чтобы принять окончательное решение относительно вашего состояния. Следует ли нам запереть вас на пять — десять лет или лучше поискать другое решение? Но не думайте, что можете меня одурачить. В конце концов, вы отвечали на эти вопросы несколько раз. Нам с вами необходимо прийти к взаимопониманию, основанному исключительно на нынешнем состоянии вашего рассудка. Ложь я нюхом чую, сами понимаете. Она может походить на патоку, но пахнет от нее ядом.

Я так часто произносил эту речь или ее варианты, что она вышла даже слишком легко.

— Не стану вводить вас в заблуждение, — ответил он, уже выпрямившись. — Теперь я твердо уверен, что Амбра и все, связанное с ней, плод моего воображения. Я больше не верю в ее существование.

— Понимаю. Эта информация ни в коей мере не означает, что я сейчас же уберу бумаги и вас выпущу. Я должен задать вам несколько вопросов.

Вид у него был такой, точно он собирается со мной спорить. Но он только сказал:

— Тогда позвольте я уберу со стола. Хотите, чтобы я сперва сделал заявление?

— Нет. Мои вопросы предоставят вам достаточную для этого возможность. — Говоря это, я улыбнулся, ведь хотя не следовало подавать ему слишком большую надежду, мне не хотелось и повергать его в отчаяние.

X не был физически сильным, и мне пришлось помочь ему снять со стола пишущую машинку. Она была старой, громыхающей, и когда мы переставили ее на пол, клавиши металлически запротестовали.

Мы сели, я достал блокнот и ручку.

— Итак, вы знаете, где находитесь и почему?

— Я в психиатрическом отделении чикагской больницы, потому что у меня были галлюцинации и мне казалось, что созданный мною мир действительно реален.

— Когда и где вы родились?

— В Белфронте, штат Пенсильвания. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.

— Где вы выросли?

— Мои родители служили в Корпусе мира… Вы собираетесь все снова записывать? Царапанье ручки по бумаге действует мне на нервы. Такой звук, будто тараканы бегают.

— Вы не любите тараканов.

Он нахмурился.

— Как скажете.

Достав из портфеля его историю болезни, я разложил перед собой листы со стенограммой бесед. В глаза мне бросилось несколько слов: «пожар… Суд… конечно, она мне нравилась… контроль… реальность… Это было в одной комнате со мной…»

— Я просто буду сверяться с лежащей передо мной стенограммой ваших ответов на предыдущих допросах. Записывать стану лишь те, которые будут новыми или отклонятся от предыдущих откровений, которыми вы так любезно с нами поделились. Итак, где вы выросли?

— На острове Фиджи.

— Где это?

— В Тихом океане.

— Э… Какая у вас была семья? Братья или сестры?

— Крайне неуравновешенная. Мои родители много ссорились. Одна сестра… Ванесса.

— Вы с сестрой ладили? В чем именно неуравновешенная?

— С сестрой я ладил лучше, чем с мамой и папой. Очень неуравновешенная. Мне бы не хотелось об этом говорить, ведь все есть в протоколах. А кроме того, это помогает объяснить лишь, почему я пишу, а не откуда у меня мания.