Через час он вернулся. Фартук висел на заборе. Станислаус обнюхал фартук. А вдруг еще можно почувствовать благоухание белых пальчиков? Но от фартука шел запах затхлой муки и дрожжей.

Вечером Станислаус писал письмо. Он адресовал его самому себе. Подписался — господин Нирвана, проживающий в Индии. Конверт обклеил марками-бонами, взятыми в булочной, посадил несколько клякс на марках и немножко измял конверт.

На следующий день, когда девушка обогнула кусты дикой сирени, за забором в беспомощной позе стоял Станислаус. Он почесывал затылок и безуспешно пытался перелезть через забор. Девушка шла мимо.

— Не могли бы вы оказать мне любезность и поднять вон то письмо? Его ветром выдуло у меня из-под нагрудника и отнесло на мостовую.

Ни малейшего ветерка. В распустившейся сирени жужжат пчелы. Девушка нагибается. Когда она подает через забор письмо, личико ее от уха до уха заливается краской.

— Это, видите ли, очень ценное письмо, оно совершило далекий путь из Индии: сначала на пароходе, потом самолетом; оно переслано Всеиндийской слоновой почтой.

— Пожалуйста! — девушка бегло присела в реверансе. Станислаус заглянул в глубину синих глаз. Он был очарован, опьянен. У него словно выросли крылья, он был способен на самые невероятные подвиги. Он подошел к кусту, отломил ветку с тремя кистями голубой сирени и подал ее смущенной девушке.

— От всей души благодарю вас. Вы и представить себе не можете, какую огромную роль в моей жизни играет это письмо. Несколько секунд вы, так сказать, держали в своих белых ручках мое счастье.

Наконец-то он все сказал! Девушка взяла ветку сирени.

— Спасибо! — Она чуть не бегом пустилась вниз по улице.

Станислаус был в таком смятении, что вскрыл письмо и прочел то, что сам себе написал. Он читал выписанные им из какой-то газетной статьи строчки: «Как правило, самке оставляют не более шести детенышей. Детеныши рождаются голые и лежат в мягкой шерсти, которую самка выдергивает у себя с живота. Кролика-самца ни в коем случае нельзя подпускать к только что окотившейся крольчихе. Во-первых, потому, что самец сейчас же ее снова покроет, во-вторых…» и т. д.

Вот какую благую весть получил Станислаус из Индии.

Мрачные дни. Станислаус мог сколько угодно возиться в земле, работать до седьмого пота, копать и перекапывать — девушка не приходила больше. Он отпугнул ее этим дурацким индийским письмом. И как пришло ему в голову адресовать себе послание из такой цыганской страны, как Индия? Конечно, девушка испугалась человека, который водится с цыганами!

К забору подошел инвалид войны.

— Ты нашел свой фартук? Я повесил его на забор.

Еще одно разочарование!

Женщина с собакой-метелкой опять прошла мимо. Станислаус не поскулил, он даже не поднял глаз. У него не было никакого желания щекотать эту комнатную собачонку. Но собачонка рвалась и рвалась в сад. Женщина подошла к забору.

— Простите, не могли бы вы приносить нам каждое утро полдесятка хлебцев?

— Мог бы.

— В дом священника.

Станислаус поклонился.

— Пять поджаристых хлебцев, не очень, конечно, но все же немножко поджаристее, чем обычно. Из них два хлебца, знаете, для моего мужа, они могут быть даже еще поджаристее, чем слегка поджаристые. Вы уж сами знаете.

Станислаус не удивился этому странному заказу. У него было немало клиентов, которые ели булочное тесто глазами. Он сообщил о заказе в булочную.

— Это для пастора, — добавил он.

— Для пастора? — Хозяйка сделала смиренные глаза. Перед ней стоял ученик, этот неизвестно откуда взявшийся Станислаус, и он принес благую весть, привет с небесных высей, так сказать. — Тебе служанка передала заказ?

— Нет, пасторша. Я с ней знаком.

Глаза хозяйки с восхищением покоились на запудренных мукой ресницах Станислауса. С этим парнем божья благодать снизошла на ее дом.

Вечером хозяйка расспросила его подробнее.

— Ты давно знаком с пасторшей или как там?

— Уже довольно-таки порядочно.

— Она знает твоих родителей или как там?

— Нет, она меня знает.

Больше из Станислауса ничего не удалось вытянуть. Его занимали совсем другие мысли. Например, о девушке, которую он знаменитым письмом из Индии на веки-вечные отпугнул от себя!

Рядом с троном всевышнего сидит маленький чертик. Это придворный шут небесного владыки. Скучно создателю и вседержителю мира тысячелетие за тысячелетием сидеть и ждать, когда человечество наконец созреет.

— Поваляй дурака, нечистая сила, очень уж доняла меня скучища! — говорит господь чертенку.

Чертенок начинает чудить. Вот на вербе выросли ветки березы, вот родился теленок о двух или трех головах. Это подарок ярмарочным балаганщикам, чтоб у них было побольше дохода. Господь, владыка небесный, смотрит на маленькие чертовщинки своего придворного шута и усмехается. Самому ему, как всем мудрецам и прозорливцам, не удаются никакие шутки, но в конце концов и ему надоедает вечно выслушивать славословия сонма ангелов, поющих хвалу ему, великому изобретателю и творцу черепашьего панциря и пресс-папье. Чертенок-шут знает, какое разнообразие вносят в постылую жизнь господа всякие чертовщинки. Они пробивают брешь в законах, в которые бог-отец сам себя заковал. Люди называют чертовщинки господнего шута «случаем». Иной раз они проклинают «случай», а иногда благословляют, так уж оно водится у людей. Станислаусу, которому казалось, что тайные силы покинули его, чертенок подарил на время случай под названием «везение».