Наутро он понес хлебцы в дом пастора. Медленно, точно в церкви, шел он по благочестивой прихожей. Здесь висели кресты различных размеров. На крестах были распяты разных размеров люди. В деревенской церкви родного Вальдвизена распятый Иисус всегда настраивал Станислауса на раздумье. Здесь же Иисусы, представленные целой серией, не производили на него такого впечатления. А кроме того, в кухне визжала и лаяла собака-метелка. Она, видно, почуяла друга. Кухарка рывком открыла дверь из кухни. Красное лицо женщины блестело, как пасхальное яичко. Собака, ластясь, прыгнула на Станислауса. Из боковых дверей вышла пасторша в пеньюаре.

— С добрым утром! — сказал Станислаус.

Пасторша вынимала из пакета по одному хлебцу, обследовала его качество и пробовала большим и указательным пальцем, достаточно ли он хрустит. Два хлебца ей как будто не понравились. Это были те самые, которые предназначались для господина пастора.

— Не можете ли вы завтра принести два хлебца еще немножко поджаристее?

— Могу.

Станислаус потрепал собачонку по загривку. Открылась другая дверь. Господин пастор просунул голову в щель. Он увидел в прихожей незнакомого булочника, склонил лысую голову, поднял лысую голову, укоризненно посмотрел на жену и сказал:

— Я готовлюсь к проповеди.

Пасторская голова скрылась. Дверь хлопнула. Открылась еще одна дверь. Эта прихожая со множеством распятий походила на какой-то семейный рынок. Станислаус затрепетал. Из приоткрывшейся двери высунулась головка, обхваченная черной бархатной лентой, лентой, похожей на бархатный мост через белую канавку пробора.

— Что случилось, мама?

Ответа не потребовалось. Девушка увидела Станислауса, покраснела и скрылась в священных покоях.

Такое испытание показалось Станислаусу тяжелее мешка с мукой. Сначала он почувствовал себя грешником. Он повел игру некоторым образом с божьей дочерью, и, согласно закону божьему учителя Гербера, наказание не могло не воспоследовать. Он покусился на святую!

До вечера, однако, с ним ничего не случилось — он не отдавил себе пальцы в тестопрессовальной машине, из тестомешалки не выскочила и не сразила его электрическая молния — и он опять обрел уверенность. «Почему она святая? — спрашивал он себя. — Зачала ее пасторша от бога или от собственного мужа? Ну, видно, тут опять орудует эльф».

— Не морочь меня! — ответил ему Станислаус. — Пастор свой человек в божьем доме.

— А сам ты из ада, что ли? — спросил эльф.

— Я-то нет, а вот ты наверняка! — крикнул Станислаус.

Эльф рассмеялся, и смех его был как бурный весенний ветер.

Эта песенка завладела Станислаусом. Он даже вскочил с постели и, напевая ее, затанцевал. Рубашка, из которой он вырос, едва прикрывала его наготу. О, какие грациозные па выделывал он своими худыми, чуть искривленными, как у всех пекарей, ногами, как красиво он скользил по полу в такт своей собственной песенке!

Когда Станислаус на следующее утро принес в пасторский дом хлебцы, бледная девушка, стоя коленями на стуле, неподвижно смотрела в окно. Станислаус, боясь помешать ее молитве, вошел на цыпочках. Но девушка не молилась. Она быстро повернулась и кивнула Станислаусу! Какой радостный испуг! Девушка улыбалась! Станислаус увидел, что у нее красивый рот; полные, влажные губы, мягко изогнутые, красные, как наперник на пуховой подушке.

— Мама, к нам пришли! — крикнула девушка.

Появилась пасторша.

— Это наш друг, — сказала она и жеманно кивнула дочери. — Друг Элиаса, Марлен. Хороший человек. Элиас знает, кто плохой, кто хороший.

Девушка кивнула. Она покраснела. Пасторша пощупала хлебцы. Только в одном она нашла недостаток. Девушка сняла с полки какие-то книги и положила их на подоконник. Станислаус смотрел на ее белые маленькие ручки. Что за ангельские пальчики! Девушка словно почувствовала, что он ошеломлен. Она опять покраснела и перенесла книги с подоконника на полку.

Весь остальной путь разносчика хлебцев Станислаус прошел, подпрыгивая по камням булыжной мостовой маленького городка и напевая незамысловатые песенки. Хлебцы в корзине подпрыгивали вместе с ним, они радовались, что могут повеселиться, прежде чем их съедят. Девушка с бархатной лентой в волосах поздоровалась с ним! Великий разговор начался…

Каждое утро, просыпаясь от пронзительного звона будильника, Станислаус первым делом прощупывал наступающий день в поисках маленьких радостей, которые он несет с собой. Маленькие радости грядущего дня облегчали ему вставание, они были, как кусочки шпига в жидком картофельном пюре. Их власть над Станислаусом была больше, чем власть обязанностей, приказов и окриков. А с того самого утра, когда пасторская дочь поздоровалась с ним, маленькие радости были всегда у него в запасе.