– А то! – ответил гордо журналист. – Надежней не бывает.

– Ну и молодец! – делано равнодушно похвалила Передельского Мария. – Садись, я принесу тебе чего-нибудь поесть.

Уступив журналисту место в кресле, она фактически загнала его хоть и в уютный, но угол. Положив на тарелку горку приготовленных заранее сырников, девушка поставила ее на поднос вместе с вазочкой варенья, чашкой чая, в которую бросила пару таблеток снотворного, сахар, тщательно размешала и подала Передельскому. Ну, чисто Красная Шапочка, подумал Петя и решил, что ему сегодня несказанно везет на шапочки. И Передельский расслабился.

Пете снилось, что над ним занесли меч и вот-вот отрубят поэтапно руки, потом ноги… он силится убежать, но не может… у него затекли, закаменели все четыре конечности. Он хотел повернуться на другой бок, но не тут-то было. Открыв глаза, Передельский обнаружил себя зафиксированным – примотанным скотчем к подлокотникам и ножкам хлипкого, времен советского минимализма, кресла по рукам и ногам. Неумело, но тщательно. Вот те раз!

– Что за фигня? – задал он риторический вопрос, хотя ответ был очевиден. Он даже не очень удивился: явь оказалась естественным продолжением сна.

В комнату вошла хозяйка.

– Где архив? – спросила она.

Все-таки оказалось, что мир ему не улыбался, а паскудно скалился. Передельский понял, что игра в «Красную Шапочку» закончилась с перевесом оной «шапочки» по очкам. Пока. Он решил побороться. А чего ему, собственно, скрывать? Ничего предосудительного он не сделал. Сначала выполнял свой журналистский расследовательский долг, потом решил немножко подзаработать, коль уж с эфиром случилась такая непруха. Пострадал даже, потеряв работу в приличном издании. И что тут такого, если он скажет, что рукопись находится в аукционном доме «Лотбис»? Договор оформлен честь по чести.

– Загляни в мой рюкзак – узнаешь, – сказал Передельский.

Марья принесла из коридора Петин рюкзак и достала из него пластиковый пакет с бумагами. Это был договор о приеме на торги рукописи Вукола Ундольского. Она прочла документ и засмеялась.

– Это – филькина грамота, – сказала девушка. – То обстоятельство, что рукопись нашел ты, не дает тебе права ее присвоить. А тем более продавать. Она принадлежит государству. «Лотбис» не имел никакого права принимать ее на аукцион.

– Ты, может, думаешь, что там дураки сидят? Эти ребята не одну собаку съели на подготовке лотов к торгам и их легализации. По документам, я этот архив купил у предыдущего владельца, семье которого оставил рукопись на хранение сам Ундольский.

– Тогда ты пойдешь и расторгнешь договор. А лот заберешь и отдашь мне.

– Еще чего! Пока рукопись находится в хранилище Исторического музея, мне ничего не угрожает, – с апломбом заявил зафиксированный Передельский.

– Ты уверен? – нехорошо засмеялась девушка и наклонилась над Петиным лицом, опершись руками о спинку кресла. Журналист вжался в кресло и с ужасом почувствовал симптомы «медвежьей болезни».

– Едем? – еще раз ласково спросила Марья.

– Нет! – ответил Передельский фальцетом, но чутье на сей раз его подвело.

Марья, не отводя взгляда от его глаз, наклонилась к Петиному лицу, а потом резко впилась верхними зубами в его вену, пульсирующую чуть пониже левого уха. От ужаса журналист потерял сознание.

Мать ночной Москвы вытерла рот тыльной стороной ладони, скривилась и произнесла:

– Вампирами не рождаются…

Мать рассчитывала, что, став одним из членов комьюнити, Передельский побежит, опережая ветер, и сам принесет ей архив из одного только корпоративного патриотизма. Она сочла это дело своим первым серьезным вкладом в обеспечение выживаемости комьюнити. И решила сделать его исключительно собственной заслугой. Марья не стала звонить Параклисиарху и собиралась дожать Передельского сама. Но Передельский, придя в сознание уже в новом качестве, рывком умудрился оторваться от кресла, к которому был примотан хоть и тщательно, но не очень умело, метнулся в коридор, сорвал с вешалки куртку, подхватил сапоги и выскочил из квартиры.

Передельский бежал к своему дому. Он уже забыл, что место его обитания засвечено, и вряд ли теперь может служить надежным укрытием. Больше всего на свете он сейчас хотел снять мокрые грязные носки и залечь в горячую ванну. Журналист, в силу своей профессии, был человеком наблюдательным. Он хорошо помнил абрис стоявших обычно во дворе автомобилей. Даже издалека эта картина показалась ему искаженной. За «Ладой-Калиной» соседа Палыча, перекрывая проезд, громоздилось нечто инопланетное. Передельский остановился и вжался в стену дома. Густая тьма позднего зимнего вечера скрыла его демарш. Ноги понесли корреспондента в сторону Большой Ордынки, в ее путаные дворы, туда, где он давно засек и наметил себе для расследования старый пустующий дом под номером девять в Голиковском переулке. Деревянный, с облупленной, потускневшей карминной краской фасада и некогда белыми наличниками на окнах, дом принадлежал до революции какому-то В. Критскому. Петю совершенно не интересовала в этот момент личность бывшего владельца, канувшего в Лету. Он был озабочен только собственной безопасностью, так и не осознав толком, что же с ним сейчас произошло. Передельский оббежал запертый дом с тылу, влез на ограду, с которой ему удалось забраться на крышу одноэтажного строения, и открыл окно мансарды. На него пахнуло застоявшейся пылью. Он на ощупь спустился внутрь, нашел лавку, больно ударившись об нее коленкой, лег в темноте на ее жесткие доски и тихонько завыл.

Спешившие домой по Голиковскому переулку малыш с мамашей замерли.

– Я же тебе говорил, что в этом доме привидения живут! А ты не верила… – сказал маме карапуз, и они припустили со всех ног.

Вечером позвонила Люся. В ее голосе билась радость, и чувствовалось, что ей есть чем поделиться с подругой. Причем поделиться немедленно. Иначе лопнет. Маше было не до Люси. Она пыталась просчитать маршруты и маневры Передельского и переживала за успех своего первого самостоятельного дела на поприще обеспечения безопасности комьюнити.