Фир Сенгар воскликнул: – Аквитор! Что ты отрицаешь?

Удинаас понимающе хихикнул.

– Не обращай внимания на порочную толпу, на заполонивший садки ураган звуков, на пользователей, на стражников, паразитов и охотников, на скопище старых и новых богов. Отбрось их мысленно, как учил Корло. Помнить насилие – развертывать его детали в ощущения, оживляя тем самым мерзкую истину. Он предупреждал, что это может стать привычкой, пристрастием, пока даже отчаяние не приобретет приятный вкус на твоем языке. Пойми же (здесь это сумеешь ты одна), что забирать свою собственную жизнь – наивысшее выражение отчаяния. Ты видела это. Бурак Преграда. Ты пережила это у края моря. Серен Педак, К’рул не мог свершить жертвоприношение в одиночку, дабы не наполнить садки отчаянием.

Диалог. Он предполагает множественное число. Один говорит с другим. Или со многими, потому что такой диалог должен быть постоянным, даже вечным.

Я говорю о Владыке Оплотов? Владыке Фатида? Возможно – лицо другого все время отвернуто ото всех, кроме самого К’рула. Так и должно быть. Этот диалог – подпитывание силы. Силы невообразимой, силы практически всемогущей, необоримой… пока лицо другого остается… отвернутым в сторону.

От тебя. От меня. От всех нас.

Серен дико озирала развалины и руины, всё это бесконечное поле разрушения.

– Однако диалог нужно ощутить, пусть и не услышать – такова его сила. Построение языка, согласие относительно принципов, значений и оттенков смысла… Серен Педак, чем ты считала Мокра? Разве он – не игра в грамматику? Искажение значений, переворачивание выводов, создание намеков, перекройка языка разума с целью обмана чувств…

Кто я?

Ну как же! Я Мокра, о Серен Педак.

Остальные уже собрались вокруг нее. Серен поняла, что стоит на коленях, упав от потрясения – будут синяки, ведь прижатая к камню плоть так ужасающе мягка… Она раздумывала над этим, глядя в глаза спутникам. Беседа между разумом и плотью, жалостливый диалог между мозгом и чувствами.

Она отмела прочь слова и погрузилась в нежный, безмятежный покой.

«Как это легко…»

– Берегись, ты смертельно рискуешь, обманывая себя. Ты можешь стать слепой к тяжести своих ран. В ходе такой игры легко умереть, Серен Педак. Нет, выбери для… экспериментов… другого. Корло мог бы научить тебя, будь у него время.

– Так… так он знает тебя?

– Не так близко, как ты. Благословенных слишком мало.

– Но ты же не бог, да?

– Тебе не нужно и спрашивать, Серен Педак.

– Ты прав. Но ты же… живой?

В ответе она расслышала веселье: – А вдруг главный мой обман – объявление о моем существовании? Язык имеет правила, а правила необходимы для создания языка. К’рул понял, что кровь утекает – и возвращается. Слабая, она оживает вновь. Круг за кругом. Но кто же, спроси себя, кто же враг всего этого?

– Не знаю.

– Да, еще не время. Но тебе нужно понять, Серен Педак. Прежде, чем мы достигнем цели.

Она улыбнулась: – Ты даешь мне задание?

– Диалог, любовь моя, не должен кончаться.

– Наш? С другими?

– Твои сотоварищи думают, что ты бредишь. Скажи, прежде чем мы расстанемся: кого ты выбрала для экспериментов?

Серен моргнула, взглянув на круг лиц. Выражения насмешки, тревоги, удивления, равнодушия… – Не знаю, – ответила она. – Это кажется… жестоким.

– Такова уж сила, Серен Педак.

– Я не могу решить. Пока что.

– Пусть будет так.

– Серен, – вскрикнула Чашка, – что с тобой стряслось?

Женщина улыбнулась и с трудом встала на ноги. Удинаас – к ее удивлению – протянул руку, помогая ей обрести равновесие. Он едва заметно растянул губы, видя, как она морщится. – Ты тяжело ударилась, аквитор. Можешь идти? – Его улыбка стала шире. – Наверное, не хуже всех нас, копуш?

«Ты, Удинаас? Нет, не думаю».

Он нахмурился: – Теперь нас таких двое.

Она сверкнула глазами – и пугливо их отвела. Собралась с силами и снова поглядела на него – на этот раз твердо. – Ты слышал?

– Мне не было нужды, – ответил он чуть слышно и передал ей имасский «посох». – Тлен терся у моих ног задолго до того, как я покинул Север.

Сильхас Руин и Скол уже вышли в дорогу.

Опираясь на копье, Серен двинулась рядом с беглым рабом, сражаясь с нахлынувшей волной симпатии к этому побитому жизнью человеку. «Может быть, мы наконец стали настоящими друзьями. Он и я».