«Одна из подданных королевства!» — ответила она.

И больше его высочество не ходил на эти балы.

«Мой сын, — писала Мадам, — любит родину больше жизни. Он работает день и ночь, не заботясь о своем здоровье».

День герцога Орлеанского начинался в шесть утра. Это единственное время, когда он мог побыть наедине с самим собою. После того как он поднимается, внешний мир неотступно преследует его. Поскольку его высочество, к великому сожалению ревнителей традиций, относится к церемониалу с пренебрежением, лейтенант полиции приносит ему сообщения о всех происшествиях, суперинтендант почты доносит о почерпнутых из выбранной наугад переписки тайных сведениях. Ноай отчитывается о последних решениях Палаты юстиции, говорит о необходимости строгой экономии. И вот регент уже одет в красный или коричневый бархат; кружевной воротник, лента ордена Святого Духа, большой парик в стиле Людовика XIV и неизменная улыбка на доброжелательном лице. Залы заполнялись министрами, послами, епископами, магистрами. Филипп разговаривал с ними долго, слишком долго. Он хотел, «чтобы все остались довольны»; он успокаивал, обещал, распределял милости. Его простота в обращении и его доброта располагали людей.

«Встаньте, месье, — сказал он одному дворянину, — я не разговариваю с коленопреклоненными людьми».

Аудиенция у герцога Орлеанского продолжалась до двух часов дня, после чего Филипп позволяет себе некоторый отдых и выпивает чашку шоколада в изысканном обществе.

Затем — новые визиты, после которых принц возглавляет заседание Совета по регентству, а потом отправляется к Людовику XV. Эти ежедневные встречи одинаково приятны и племяннику, и дяде. А тем временем мадам де Вантадур и Вильруа отыгрываются, забивая своему ученику голову оскорбительными предосторожностями.

В пять часов регент, трудившийся с рассвета, позволял себе отдых: до следующего утра с делами покончено. Представитель старшей ветви Бурбонского дома расслаблялся на охоте, Филипп предпочитал менее жестокие развлечения: свои первые свободные часы он отдавал матери, жене и детям.

Последняя принцесса Орлеанская, Луиза-Диана, родилась в 1716 году, очарование мадемуазель де Монпансье еще не раскрылось, мадемуазель де Божоле еще в пеленках, но мадемуазель Шартрская и мадемуазель де Валуа только что покинули монастырь.

Обворожительная, веселая, с «божественным» голосом и ослепительной улыбкой, мадемуазель Шартрская унаследовала от отца страсть к наукам, особенно увлекалась химией, астрономией, математикой, фармакологией и отдавалась им с такой же пылкостью, как мадемуазель де Бёрри — удовольствиям. Она загорелась идеями янсенизма, и после долгого сопротивления в 1717 году регент разрешает ей постричься в монахини. Она поселяется в монастыре Сен-Батильд, затем становится аббатисой в Шелле; насельницы ошеломлены концертами, которые она разрешает устраивать в монастыре, и шокированы тем, что настоятельница присутствует на хирургических операциях. Впрочем, все это нисколько не мешает ее религиозному экстазу. Герцог Орлеанский навещает дочь каждый вторник.

Более красивая, чем ее сестра, мадемуазель де Валуа тем не менее не столь привлекательна. От матери она унаследовала томность, робость, апатичность, но под этой стоячей водой зреют грозовые бури.

Рядом с жалким герцогом Шартрским играют два его сводных брата: Сент-Альбен, сын танцовщицы Флоранс, и шевалье Орлеанский. Надо ли уточнять, что вся нежность Филиппа доставалась сыну мадам д’Аржантон, ее вылитой копии?

Покончив со своими обязанностями в Пале-Рояль, регент садится в карету и отправляется в новый театр в Люксембургском саду, где герцогиня де Бёрри, ставшая первой дамой королевства, представляет ошеломленным французам новый спектакль.

Эта некогда пылкая девочка в двадцать лет превратилась в принцессу Жуффло — чрезмерный аппетит, пристрастие к крепким напиткам придали неестественную полноту ее лицу и талии, а руки заплыли жиром так, что хирург не мог найти вену.

Ее уже давно не видели верхом на лошади, но ее инкрустированный золотом экипаж произвел настоящий фурор в городе. Однако гордячке было необходимо постоянное восхищение, и она прогуливалась вдоль Сены под звуки литавров. Это было уже нешуточное дело, поскольку только монарх имел право шествовать в сопровождении литавров. Глубоко уязвленный Вильруа высказал свое недовольство регенту, и тот впервые сделал дочери резкий выговор. В отместку она приказала повесить балдахин в своей ложе в Комеди Франсез, но поток памфлетов заставляет ее отказаться от подобной экстравагантности.

Несчастный регент не знал, каким богам молиться. Замок в Ля-Мюетт, драгоценные украшения, которым не было равных, королевский образ жизни, требовавший восьмисот слуг, — ничто не могло удовлетворить ненасытную Елизавету. Она заставляет отца оплачивать все ее карточные долги — однажды за ночь Елизавета проиграла 180 000 ливров, — предоставить ей личную гвардию из шестидесяти человек, капитаном которой, само собой разумеется, будет назначен ее очередной любовник, скажем, маркиз де Ларошфуко, сменивший маркиза Ла Гайе.

К черту пересуды! Гвардия одета в цвета Елизаветы, и их мундиры расшиты серебром. Это видные парни, и внучка Людовика XIV не брезгует иногда бросить платочек к ногам одного из них.

Регент не находит в себе сил омрачать выговорами и упреками те редкие минуты, что он проводит возле любимой дочери. Может быть, он догадывается, что за этими капризами таится болезнь? Молва объясняла его слабость иными причинами.

Можем ли мы предполагать, что, воспользовавшись полученной властью, Филипп дал волю темным желаниям? Ведь такие роковые страсти не приносят радости и взаимного удовлетворения. Да и можно ли представить влюбленного отца, пирующего с мужчинами, обладавшими его дочерью почти у него на глазах?