Нет, ореол проклятой любви никак не вяжется с образами регента и герцогини де Бёрри. Им больше подходит виноградная лоза Бахуса. Вместе принимавшие участие в шумных попойках, они бросали вызов морали и искали только удовольствия. Филипп уступает безумному тщеславию Елизаветы так же, как когда-то он уступал ей, если речь шла о лакомствах. А Елизавета, в свою очередь, потакает порокам отца, придумывая развлечения, которые могут ему понравиться.

Но к концу 1716 года комедия незаметно превращается в драму. Дочь герцога Орлеанского пригрела на груди змею: ее придворная дама, мадам де Муши, порочная интриганка, решила свести своего любовника с мадам де Бёрри. Господин де Риом был полным ничтожеством, но пользовался успехом у дам. Елизавета, уже успевшая к этому времени сменить Ларошфуко на господина де Бонниве, тут же попадает в расставленную двумя проходимцами ловушку.

Риом, племянник восьмидесятилетнего Лозюна, известного своими похождениями, перенял от старого ловеласа способность подчинять и держать в узде принцесс. Рецепты его оказались действенными, и непокорное создание быстро превращается в бессловесную рабыню. И каждый вечер первая дама королевства униженно спрашивает своего господина, как следует ей провести завтрашний день, какие туалеты выбрать, кого пригласить к столу. И все же Риом нередко доставляет себе удовольствие все поменять в последний момент, и тогда бедная Елизавета, вся в слезах, поспешно меняет прическу и приглашает на обед совсем других, малодостойных людей. Если же она осмеливается ослушаться своего любовника, он обращается с ней как с прислугой, и женщина несколько дней умоляет о прощении.

Пытался ли регент приструнить этого варвара? Его дочь тут же заявила, что она скорее умрет, чем позволит волоску упасть с головы «дорогого Рири». И герцог Орлеанский смиряется. Он смиряется и тогда, когда принцесса в приступе религиозного раскаяния — она была весьма набожна — решает соединить свою судьбу с этим мелкопоместным дворянчиком. Единственное, чего требует Филипп — это чтобы брак оставался для всех тайной: если о нем станет известно, разразится скандал, что нанесет ущерб династии, а регент, необыкновенно мягкий в частной жизни, становился неумолимым, когда затрагивались высшие интересы. И в январе 1717 года сам Массильон благословил эту странную пару. Риом, от которого у мадам де Муши только что родился сын, получил от своего тестя звание полковника и пост губернатора провинции Коньяк.

Развратный человек никогда не мог бы так, как Филипп, держать в узде свои чувства. Развратный человек никогда не мог бы сохранять такое хладнокровие. Развратный человек меняет любовниц одну за другой — у регента никогда не было даже фаворитки.

С одинаковым удовольствием, с одинаковой любезностью и все с тем же скрытым равнодушием, он ухаживает за актрисами и за светскими дамами. Но однажды среди этих пухлых смешливых красавиц появляются два надменных, пропитанных ядом, цветка.

За ангельской внешностью мадам де При таятся деспотичная алчность и страстное желание стать второй мадам де Монтеспан или новой Дианой де Пуатье.

Мадам де Тансан, которая предпочла монастырю интриги, кокетство и похождения, не залетала столь высоко. В самом начале эпохи регентства, столь многообещавшей, взлет мадам де Тансан чуть было не оборвался из-за ребенка, неуместного подарка Дестуша. Но не тут-то было! Честолюбивая женщина оставляет ненужную обузу, будущего д’Аламбера, на ступенях церкви и продолжает свой путь наверх. Это было время, когда всем заправляли женщины, и только революция положит этому конец. Каждая кокотка обзаводилась собственной дипломатической и финансовой системой, своими протеже и своими покровителями. И только у Филиппа не будет своей мадам де Ментенон.

Мадам де Тансан распахивает двери своего салона перед учеными и писателями, ведет себя с ними как с грандами. Этого оказывается достаточно, чтобы приручить музы.

У одной из придворных дам герцогини де Бёрри, мадам де Ла Вьёвиль, была дочь, Мари-Мадлен, которая очень неудачно вышла замуж — за графа де Парабер, совершенного пьяницу. Это была соблазнительная, веселая и добродушная брюнетка. Этих качеств вполне хватало, чтобы числиться «султаншей» среди дам, которых Филипп отличал своим вниманием. Регент дарит ей бриллианты, драгоценные украшения, дом в Аньере, где он охотно проводит время: рядом с Мари-Мадлен Филипп отдыхает.

При этом он не забывает и о мадам де Сабра, заклятом враге «султанши». Сен-Симон, которого трудно заподозрить в лести, говорил, что «она была самой красивой из всех дам, самой обходительной, самой пикантной и самой благородной». Мадам де Сабра правит в Севре так же, как ее соперница — в Аньере, но время от времени ее снедает желание заняться политикой, что, возможно, мешает полной победе над наивной графиней де Парабер.

Юный Фронсак, в будущем герцог де Ришелье, был любимцем придворных дам и даже белошвеек. Женщина не могла играть какую-нибудь роль в обществе, если он обошел ее своим вниманием. Этот Дон Жуан питал мстительные чувства к регенту из-за своего короткого пребывания в Бастилии, куда его отправили за участие в дуэли, и клялся переманить у него всех любовниц. Перед ним не устояли ни мадам де Парабер, ни мадам де Сабра, а Филипп только веселился. Он смеялся и тогда, когда Мари-Мадлен сменила Ришелье на Носе, а Носе — на Клермона: ревность казалась тогда немыслимой, устаревшей, как вышедшее из моды платье.

Мир менялся на глазах. Вот новые творения архитекторов Боффрана, Леблона, де Котта, которыми увлекалась вся Европа: необычная мебель, оттоманки; вот платья нового покроя, означавшие настоящую революцию в моде; вот снова открывается театр Итальянской Комедии, закрытый в 1695 году из-за непочтительности, допущенной по отношению к мадам де Ментенон. Это был спор между итальянской и французской музыкой, спор между новым и старым. Мир открыл для себя теорию Ньютона, появились первые издания «Мемуаров» кардинала де Реца, «Письма» мадам де Савиньи, в Париже открылось посольство Персии, а за ним — Турции, что вызвало жгучий интерес к Востоку; в Париже стали появляться образованные люди из других стран, стекающиеся сюда в надежде получить дворянское знание — и французские салоны, некогда столь презрительно относившиеся ко всему иностранному, становятся космополитичными.