Мы рассматриваем эти наблюдения потому, что они по­зволяют установить очень важный факт: различные фор­мы мозговой деятельности, с которыми связана активность нормального сознания, сохраняют вместе с тем относи­тельную независимость от уровня бодрствования. Для те­ории «бессознательного» это обстоятельство представляет очевидный интерес. Если процессы активного выбора сиг­налов, переработка поступающей информации, сохранение и воспроизведение следов и т.п. происходят даже на наи­более низких уровнях иерархии состояний бодрствования (на уровнях «дельтового» и «быстрого» сна), то тем более очевидно, возникают основания допустить существование подобных процессов при состояниях, характеризуемых не­достаточно отчетливым противопоставлением «Я» субъек­та объективной действительности (т.е. лишь отсутствием адекватного осознания субъектом его собственной психи­ческой активности), а также при более глубоких степенях «отщепления». Парадоксальное сохранение в условиях по­добного «отщепления» целенаправленных форм объектив­ного реагирования становится в свете приведенных выше данных о различных патологических «диссоциациях», воз­никающих в структуре сознания, во всяком случае, более понятным.

С другой стороны, для теории «бессознательного» не менее важны факты и противоположного характера, кото­рые указывают на возможность изменения определенных свойств сознания при относительно высоком уровне бодр­ствования и которые можно наблюдать в разных формах, как мы об этом уже говорили, при очень многих психо­патологических состояниях и неврологических синдро­мах [71].

Клинические состояния, при которых в условиях со­храняющегося бодрствования страдает, например, воз­можность активного отбора содержаний сознания, в очень многом, конечно, отличаются от проявлений нормальной неосознаваемости психической деятельности на ранних этапах онтогенеза, но несмотря на это они отражают рас­пад все той же способности «превращать переживания в объект переживания» и могут поэтому рассматриваться как своеобразные клинические модели наиболее характер­ных особенностей «бессознательного».

Мы упомянули, что отождествление идеи сознания с иде­ей бодрствования долгое время мешало правильно отве­тить на два важных вопроса: во-первых, каким образом высокий уровень бодрствования оказывается совместимым с развертыванием не только осознаваемых, но и неосозна­ваемых форм психики, и, во-вторых, почему понижение уровня бодрствования необязательно сопряжено с соответ­ствующим понижением интенсивности приспособитель­ной работы мозга в ее более широком понимании. Для тех, кто разделяет основные положения диалектико-материа­листической теории сознания, неудовлетворительность этой концепции «отождествления» (представления о со­знании с представлением о бодрствовании) была всегда достаточно ясна. Поэтому в исследованиях советских пси­хологов, прежде всего — разрабатывавших вопросы гене­тической психологии, методически адекватный ответ на первый из приведенных выше вопросов прозвучал еще многие годы назад. Что же касается второго вопроса, ори­ентированного преимущественно в нейрофизиологической плоскости, то возможность конкретного ответа на него воз­никла лишь несколько позже и оказалась тесно связанной с углублением представлений об активном характере про­цессов нервного торможения.

В настоящее время наука располагает большим коли­чеством тщательно изученных данных, показывающих, что передвижение внутри иерархии состояний бодрствования в направлении от высших уровней к низшим не обязатель­но соответствует переходу от состояний, характеризуемых более интенсивной активностью и большей возбудимостью корковых нейронов, к фазам, в которых на передний план выступают лишь признаки диффузного понижения реак­тивности нервных элементов и усиление процессов тормо­жения [35] .

Эти данные указывают также, что неосознаваемые фор­мы высшей нервной деятельности тесно связаны с той же «кольцевой» функциональной структурой процессов формирования возбуждений, с теми же механизмами «об­ратной связи», «сличения», «коррекции» и регулирующего воздействия фактора «установки», что и осознаваемые. Именно поэтому они даже при резком изменении степени и качества осознания субъектом его собственной психиче­ской активности и полном устранении функции «пере­живания» способны обеспечивать развертывание ряда наиболее сложных приспособительных процессов (логи­ческую переработку информации, использование следов и т.п. [36] ).

Ниже мы рассмотрим наиболее важные из относящих­ся к этой области данных, позволяющие высказывать некоторые (пусть очень гипотетические) предположе­ния о нейрофизиологических основах «бессознатель­ного».

Вопросу об особенностях функционального состояния кор­ковых и подкорковых нервных образований, связанных с изменениями уровня бодрствования, классической нейро­физиологией было уделено очень большое внимание [63, стр. 295—336 и многие другие источники]. В последние 20 лет вся эта проблема оказалась тесно связанной с изу­чением функций сетчатого вещества головного мозга. Про­слеживая происходившее при этом углубление представле­ний о мозговых системах, преимущественно ответственных за динамику смены «сон — бодрствование», можно выде­лить несколько последовательных этапов развития мысли.

На первых порах основное внимание привлекалось к выявленному еще в 40-х годах Morison и Dempsey [210] факту тонизирующих ретикуло-кортикальиых влияний, оказываемых элементами сетчатого вещества, располагаю­щимися в каудальных и средних отделах мозгового ствола. Эти влияния стали рассматриваться как механизм, игра­ющий важную роль в поддержании бодрствования. Пони­жение же уровня бодрствования и наступление сна стало в дальнейшем трактоваться как выражение торможения этой системы, вызываемого активностью особых «синхро­низирующих» механизмов, локализованных на разных мозговых уровнях. Эта относительно простая схема была, однако, вскоре осложнена открытием того факта, что с уровня таламических ретикулярных структур удается по­лучать гораздо более дифференцированные и более локаль­ные проявления корковой активации, чем с уровня буль­барного [117]. Приблизительно подобное общее понимание сложилось ко времени созыва неоднократно упоминавшего­ся выше Лорентинского симпозиума (1953).

В последующие годы происходила дифференциация и постепенно утрачивалась четкость этой первоначальной схемы. Было обнаружено, что активирующие и тормозя­щие (десинхронизирующие и синхронизирующие) нейрон­ные структуры представлены на нескольких уровнях ре­тикулярной формации мозгового ствола, включая зрительный бугор. Было установлено, что эффект раздражения зависит, в значительной степени, не только от области приложения стимулирующего тока, но и от качества стимуля­ции (связь слабых пизкочастотных раздражений преиму­щественно с синхронизацией электроэнцефалограммы и поведенческим сном, а более интенсивных высокочастот­ных— с десинхронизацией и пробуждением). Одновремен­но, несмотря па эту маскирующую роль качества стимуля­ции, был открыт ряд специфически тонизирующих зон, локализованных и за пределами зоны расположения пер­воначально выявленных активизирующих и блокирующих ретикулярных формаций. Были внесены (во многом бла­годаря работам П. К. Анохина, М. Н. Ливанова, В. С. Русинова, С. П. Нарикашвили и других советских исследо­вателей) существенные уточнения в представление о свя­зи ретикуло-кортикальной тонизации с дифференцирован­ными формами функциональной активности организма и о зависимости функционального состояния ретикулярных образований от регулирующих влияний, распространяю­щихся в нисходящем кортико-ретикулярном направлении [37] .