Наконец, к этой же проблеме высокой активности моз­говых образований на низших уровнях бодрствования по­дошли исследователи, пытающиеся изучать проявления «быстрого» сна у человека. Для решения этого вопроса Dement и др. были проведены исследования на доброволь­цах, у которых много ночей подряд подавляли фазы «бы­строго» сна, вызывая пробуждение при первых электроокулографических, электроэнцефалографических и электромиографических признаках наступления этих фаз. В результате были выявлены два типа изменений: во-пер­вых, резкое как бы компенсаторное учащение фаз «быст­рого» сна (закономерно возникающее после сколько-ни­будь длительного экспериментального подавления этих фаз); во-вторых, появление при определенных условиях у лиц, длительно подвергавшихся такому подавлению, при­знаков расстройства психической деятельности. Эти факты поставили вопрос о витальной необходимости «быстрого» сна. А поскольку именно «быстрый» сон преимуществен­но, по-видимому, связан с активностью сновидений, то был поставлен вопрос и об аналогичной функции сновидений. Участники Лионского конгресса не поддержали, однако, прозвучавшую в литературе психоаналитическую трактов­ку (представление о необходимости сновидений для отреагирования аффективных комплексов и т.п.) и придержи­вались скорее гипотезы о необходимости фаз «быстрого» сна для нейтрализации действия какого-то пока неизвест­ного агента, влияние которого в организме кумулирует на протяжении периодов бодрствования. Что касается дви­жений глаз, выявляемых электроокулографией во время «быстрого» сна, то Dement связывает эти движения с содер­жанием сновидений, но полагает, что сновидение лишь мо­дулирует центрифугальные разряды, вызывающие сокра­щение глазодвигательных мышц. Возникают же эти раз­ряды, по мнению Dement, под воздействием факторов, отличных от активности сновидений.

При обобщающей заключительной дискуссии на Лион­ском коллоквиуме в центре внимания оказались две темы: вопрос о взаимоотношении «нисходящей» (классической павловской) и новейшего варианта «восходящей» теории сна (согласно этому варианту, основным фактором сна является влияние, оказываемое на активирующую ретику- ло-кортикальную систему структурами бульбарного уров­ня), а также вопрос об изменении возбудимости коры в фазе «быстрого» сна. В пользу «восходящей» теории вы­сказались Dell, Cordeauи др. Moruzzi же отметил неизбеж­ность упрощения всей проблемы при альтернативной ее постановке, т. е. при учете либо только «восходящих», либо только «нисходящих» влияний, и высказался за необ­ходимость синтеза обеих концепций — классической пав­ловской и подчеркивающей особую роль синхронизирую­щих бульбарных центров. К этому более широкому пони­манию склонились также Jouvet, Faure, Passouant и др. [105].

Что касается вопроса о характере изменения возбуди­мости коры в фазе «быстрого» сна, то очень многими (Cordeau, Dement, Cadilhac, Faure и особенно Rossi) были вновь приведены аргументы в пользу повышения возбуди­мости корковых нейронов при «быстром» сне, причем об­ращалось внимание на то, что это повышение приходится констатировать, если основываться как на обычных элек- трофизиологических критериях (учащение спонтанных разрядов в зрительных корковых нейронах, высокий уро­вень активности пирамидного тракта, высокие амплитуды вызванных потенциалов в сенсомоторной коре, короткие циклы восстановления корковых нейронов, повышение ча­стоты эпилептических разрядов в зоне очага), так и (что в интересующем нас аспекте особенно интересно) на ана­лизе процессов дискриминации стимулов.

Таким образом, дискуссией в целом с одной стороны была подтверждена правомерность классического пред­ставления о важной функции нисходящих корковых вли­яний, а с другой — было значительно расширено пред­ставление о «гипногенных» системах бульбарного уровня, оказывающих тормозящее воздействие на мезодиэнцефалическую систему бодрствования. Тем самым были внесены определенные изменения в привычное представление о сне, как о диффузном корковом торможении, и отмечена важность очень, по-видимому, общего принципа, по кото­рому при рассмотрении самых разных форм мозговой ак­тивности мы должны обращаться гораздо в большей сте­пени к анализу взаимодействий конкретных антагонисти­ческих (или содружественных) функциональных мозго­вых систем, чем к учету только глобальных изменений функционального состояния тех или других мозговых об­разований.

В чем же заключается значение материалов Лионского коллоквиума для теории «бессознательного?» Здесь мы хо­тели бы подчеркнуть следующее,

Сторонники представления о существовании неосозна­ваемых процессов переработки информации еще десятки лет назад приводили в качестве аргументов факты, указы­вающие на способность мозга совершать полезную и под­час очень сложную работу во время сна (находить реше­ния задач и т.п.). В более поздней литературе в связи с многочисленными исследованиями способности спящего мозга к дискриминации стимулов и к сохранению следов такого рода наблюдения оказались еще более широко рас­пространенными. Вначале это были данные, почерпнутые преимущественно из анализа биографий. Затем они стали приобретать значительно более точный и эксперименталь­но верифицированный характер.

Однако попытки теоретического осмысливания идей подобного рода всегда наталкивались на большие трудности. До последнего времени одним из препятствий явля­лось убеждение некоторых исследователей в существова­нии прямой корреляции, «жесткой» связи между пониже­нием уровня бодрствования и понижением функциональ­ной активности корковых структур, т.е. представление о закономерном развитии в корковых структурах при пони­жении уровня бодрствования диффузного торможения. Действительно, если сновидное изменение сознания явля­ется отражением только диффузного торможения, а разно­образные проявления ясного сознания, напряженного вни­мания, элективного понижения порогов возбудимости (проявляющегося, например, по типу «сторожевых пунк­тов») обусловлены, наоборот, высоким функциональным тонусом, повышенной возбудимостью клеточных элемен­тов, если, другими словами, передвижение по шкале уров­ней бодрствования является одновременно передвижением по идентично ориентированной шкале уровней физиологи­ческой активности корковых нейронных систем, то, есте­ственно, возникает сомнение: следует ли вообще допустить реальность каких-то процессов сложной переработки ин­формации в структурах, охваченных диффузным торможе­нием и именно из-за этого перешедших в бездеятельное (по поведенческим параметрам) состояние? Не будет ли более правильным считать, что понижение уровня бодр­ствования, сопровождаемое понижением уровня физиоло­гической активности корковых образований, отражает глобальную инактивацию последних, т.е. затормажи­вание любых (как осознаваемых, так и «бессознатель­ных») форм их приспособительной деятельности и, следо­вательно, учитывая данные нейрофизиологии, говорить о каких-то латентных формах неосознаваемой переработки информации во время сна вообще не приходится?

Подобные соображения звучали одно время довольно убедительно и приводились в старой литературе неодно­кратно. Сейчас же вся эта ситуация существенным обра­зом изменилась. Приведенные выше экспериментальные данные не оставляют сомнений, что в условиях сна можно наблюдать самые разные проявления высокой электриче­ской активности корковых нейронов (учащение их спонтанных разрядов, повышение амплитуд вызванных потен­циалов, сокращение фаз их рефрактерности и т.п.). Эта активация приобретает иногда настолько выраженный ха­рактер, что действительно возникает впечатление о связи понижения уровня бодрствования не с глобальным тормо­жением функций корковых структур, а с каким-то, напро­тив, своеобразным сомногениым электрофизиологическим «растормаживанием» последних. Не приходится удивлять­ся тому, что это обстоятельство было энергично использо­вано для объяснения проявлений приспособительной дея­тельности мозга во время сна. Особенно далеко в этом на­правлении пошли исследователи, изучающие проблему «быстрого» сна. Некоторые из них склонны рассматривать десинхронизационные эффекты, наблюдаемые во время фаз «быстрого» сна, как непосредственное выражение пе­реработки мозгом внутренних и внешних раздражений, сложных форм эмоционального «отреагирования», связан­ного с формированием сновидений и т.п. [255].

В какой степени обоснованы подобные попытки? Дей­ствительно ли неожиданно выявленные признаки высокой электрической активности нейронов в условиях сна могут рассматриваться как объективное выражение неосознавае­мых процессов переработки мозгом поступающей и ранее в него поступившей информации? Не является ли такое резкое изменение позиций несколько легковесным и преждевременным?

Вряд ли нужно подчеркивать, какую осторожность не­обходимо соблюдать в этом очень сложном вопросе. Следу­ет напомнить, что мысль о сохранении корковыми нейро­нами высокого уровня активности и при переходе их в состояние торможения высказывалась неоднократно и в относительно старых работах [23, стр. 733—735], задолго до опубликования данных электрокортикографических исследований последних лет. В этих работах преобладало, однако, представление, по которому активность корковых нейронов на нижних ступенях иерархии уровней бодрст­вования отражает процессы прежде всего метаболически- восстановительного типа, имеющие непосредственное от­ношение к основным вегетативным формам жизнедеятель­ности нервных элементов, а не к переработке информации, латентному адаптационному регулированию и т.п. Аргу­менты, на которых базировались подобные представления, были достаточно весомы.