А теперь проследим другую линию в углублении пред­ставлений об «автоматизации» действий, связанную с концепцией неосознаваемых установок еще более тесно.

Теория, по которой неосознаваемые установки выполняют на определенных этапах формирования деятельности ре­гулирующие функции, вынуждает расширить смысл, вкла­дываемый по традиции в понятие «автоматизации» дей­ствий. В свете этой теории поведение, состоящее из сово­купности отдельных актов, определенным образом соотнесенных между собой во времени, должно иметь очень сложное в психологическом отношении строение, обусловливаемое неоднотипностью отношения этих эле­ментарных актов к сознанию.

Простыми экспериментами нетрудно показать, что поч­ти всегда в деятельности следует различать: а) компо­ненты, осознаваемые относительно ясно и относящиеся при нетормозимом развертывании действия преимущест­венно к фазам его начала и конца, и б) компоненты, опос­редующие связь этих фаз, степень осознания которых бывает, как правило, снижена, но которые отнюдь не те­ряют из-за этого характера специфически направленной и очень высоко иногда организованной активности.

Если бы взаимосвязь элементарных актов поведения, из которых складывается таким образом деятельность, имела только сукцессивный характер (т. е. если бы эти акты представляли собой временную систему, в кото­рой каждый последующий компонент начинал формиро­ваться только после того, как завершался компонент пре­дыдущий) или, иначе говоря, если бы не существовало сложнейшей симультанной иерархии действий (при которой один поведенческий акт входит как состав­ляющий элемент в функциональную структуру другого одновременно развертывающегося более сложного акта), то поведение в целом представляло бы, вероятно, очень своеобразную и легкую для описания картину после­довательного чередования то более, то менее ясно осозна­ваемых форм активности. Поскольку же в действительности имеет место именно вариант симультанной иерархии [69] , вся закономерность зависимости осознания от фактора помех значительно осложняется. И эта сложность еще более воз­растает вследствие характерного описанного А. Н. Ле­онтьевым феномена «смещения мотива на цель» (потери элементарным актом поведения характера самостоятель­ного действия при его вхождении в систему более сложной деятельности).

Однако, несмотря на всю динамичность и трудно прос­леживаемое переплетение подобных отношений, удается, обычно, подметить в реальной деятельности эту примеча­тельную разнородность ее строения — неоднотипность от­дельных фаз ее развертывания по параметру осознания — и довольно четко выделять в ней интервалы, для которых характерно периодически возникающее снижение осозна­ваемости реализуемых действий.

При таком понимании становится очевидным, что нам вовсе нет необходимости обращаться к «автоматизирован­ным навыкам» в их классическом понимании, чтобы об­наружить интимное вплетение «бессознательного» в ткань произвольного действия. Мы встречаемся с этим вплете­нием буквально на каждом шагу, поскольку нео­сознаваемая вместе с тем строго целенаправленная дея­тельность неизбежна включена в функциональную струк­туру любого глобального осознаваемого поведенческого акта. Если бы неосознаваемость каких-то фаз или элементов действия была достаточна как приз­нак, указывающий на принадлежность соответствующе­го акта к разряду «автоматизмов», то даже наиболее сложные формы произвольной, целенаправленной дея­тельности не избежали бы такого понижения своего «ранга».

Все это подчеркивает неадекватность традиционного понятия «автоматизации» действия и искусственность ха­рактерного для старой психологии резкого противопостав­ления этого понятия понятию произвольной активности. Даже как метафора понятие «автоматизация» оказывает­ся непригодным в свете современных представлений о функциональной организации действий. Одновременно прослеженный выше ход мысли позволяет наметить очень своеобразные задачи, которые возникают перед теорией функциональной структуры деятельности, основанной на представлении о неизбежной включенности в любое из гло­бально осознаваемых действий множества его неосознава­емых компонентов.

Признание существования неосознаваемой приспособи­тельной деятельности, которая имеет, вопреки своей неосознаваемости, определенную целевую направленность, ставит нас прежде всего перед таким вопросом: является ли эта деятельность только цепью пассивно сменяющихся во времени элементарных поведенческих актов или же процессом, который активно стремится к своему завершению, оказывает сопротивление при попытках изменить или блокировать его развертывание, а в случае заторма­живания провоцирует возникновение психологических и физиологических сдвигов, не наблюдаемых, если он до­стигает цели беспрепятственно? Не является ли, иными словами, неосознаваемая приспособительная активность так называемой «динамической» системой, влияние кото­рой на другие проявления той же активности, а также на осознаваемую деятельность зависит от возможности ее выражения в поведении?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, переадресуем его сначала к теории обычных, осознаваемых форм целе­направленной деятельности.

В очень изящной форме проблема осознаваемого дей­ствия как «динамической системы» была поставлена еще в 30-х годах, Lewin, Б. В. Зейгарник, М. И. Овсянкиной и др. [197]. В остроумных экспериментах, значение которых для теории организации поведения мы сейчас только на­чинаем по существу понимать, этой группе исследователей удалось показать всю резкость психологических сдвигов, которые возникают при невозможности реализовать, вы­разить в поведении задуманный план действий («осуществить намерение»). Б. В. Зейгарник были, например, выявлены характерные различия в способности к запоми­нанию завершенных и незавершенных действий (вошед­шие в дальнейшем в советскую и зарубежную психологи­ческую литературу под названием «феномена Зейгарник»). М. И. Овсянкиной было продемонстрировано влияние затормаживания произвольного действия на раз­вертывание других целенаправленных актов. К выводам о «динамическом» (в вышеуказанном смысле) характере целенаправленных действий пришли несколько позже и другие. В результате исследования сосудистых и электро-кожных реакций К. Ф. Осусскому, Л. А. Бардову, А. Я. Мергельяну удалось показать сходную откликаемость на помехи, препятствующие реализации намерения, многих физиологических показателей. И вряд ли нужно напоминать, что если мы обратимся к художественной ли­тературе, то именно классические ее образцы дадут нам неисчислимое количество примеров подлинно драматиче­ских эффектов, которые вызываются невозможностью реа­лизации в поведении установок, окрашенных аффективно.

Все эти наблюдения не оставляют сомнений в «динами­ческом» характере осознаваемых действий, выступающем как неотъемлемая, по-видимому, черта всякой вообще целенаправленной активности. Эта черта проявляется бо­лее отчетливо при аффективной окрашенности действий, но она не исчезает, как показали опыты Б. В. Зейгарник и др., даже в том случае, если действие развертывается в специфически лабораторной обстановке и остается весь­ма далеким от области переживаний, по настоящему затрагивающих эмоциональную жизнь обследуемого субъ­екта.

Так обстоит дело с более или менее ясно осознаваемыми действиями и установками, лежащими в их основе. Отно­сится ли, однако, это представление о «динамическом» характере действий только к осознаваемой целенаправ­ленной активности или же аналогичным «динамическим» характером обладают и неосознаваемые компоненты по­ведения?

Если бы, согласившись с фактом существования нео­сознаваемой приспособительной деятельности, мы отказа­лись в то же время рассматривать эту деятельность как «динамическую» систему, т.е. отказались видеть в ней фактор, активно проявляющий себя, если на пути его регулирующих влияний возни­кают препятствия, то мы вступили бы в не мень­шее противоречие с основными принципами эволюционно­го биологического подхода, чем сторонники «эпифеноме­нальности» сознания, поскольку должны были бы припи­сать «бессознательному» необъяснимую бездейственность.