Такое понимание требует очень четкого определения занимаемой нами позиции и прежде всего указания на то, что отвергая надуманную, антропоморфную психоана­литическую схему «цензуры», «символической маскиров­ки вытесненных переживаний» и т.п., мы отнюдь не должны недооценивать всю глубину зависимости снови­дений от аффективной жизни спящего. Если бы мы, гарантируя себя от обвинений в близости к фрейдизму, такую недооценку допустили, то ни к чему, кроме грубо механистического, антипсихологического истолкования всей проблемы это бы, конечно, не привело.

Можно предвидеть, что охарактеризованный выше общий подход встретит такое на первый взгляд очень сильное возражение. Хорошо, скажут нам, допустим, что сновидения — это действительно своеобразное зеркало аффективно окрашенных осознаваемых и неосознавае­мых установок спящего. Но тогда как можно объяснить основную, пожалуй, черту сновидных образов: их «стран­ность», алогичность, причудливость, их порой избира­тельно-гротескный, а порой сумбурный, хаотичный, не­понятный и нелепый характер, обычное отсутствие в них какой бы то ни было логической связи с тем, что явля­ется для субъекта подлинно значащим и волнующим, словом, отсутствием в них того, что для всякого отра­жения должно являться основным — достаточных черт сходства с тем объективным, что является предметом отражения?

Такое возражение, будь оно сделано, позволило бы нам перейти ко второй из упомянутых выше основных проблем современной теории сновидений: к теме «языка» сновидений, специфической формы, которую принимают переживания в условиях сновидно измененного сознания. В качестве ключа к этой теме выступает пресловутая, многократно обсуждавшаяся и тем не менее остающаяся во многом еще далеко не ясной проблема символобразующей и символиспользующей активности сознания и «бес­сознательного», — вопрос о причинах, по которым при определенных состояниях психики можно проследить тенденцию к замещению абстрактных понятий конкрет­ными образами, вопрос о роли этих образов и о характере логических связей, которые устанавливаются между по­добными образами и теми абстракциями, которые пос­ледними замещаются. Поэтому рассмотрение темы «язы­ка» сновидений мы начнем с некоторых общих замеча­ний о символике.

Проблеме символики как своеобразной форме выражения содержаний сознания очень не повезло в литературе. Хорошо известно, какую роль играет эта проблема в тео­рии психоанализа. Один из французских лингвистов, поддерживающих психоаналитическую концепцию, Benveniste с полным правом мог заявить, что «весь психо­анализ основан на теории символа» [112, стр. 13]. Теория символики является центральной для всего ответвления психоаналитической школы, созданного Jung. И, пожа­луй, нигде, ни в какой другой из затронутых фрейдизмом проблем не проявилась так отчетливо идеалистическая направленность психоаналитического подхода и его (ска­жем прямо, как бы резко это ни прозвучало) характер­нейшая тенденция настойчиво защищать положения без должного внимания к степени их доказанности, как в раз­витом им представлении о природе и роли символа.

В советской литературе психоаналитическая концеп­ция символики многократно подвергалась особенно ост­рой и обоснованной критике. Результаты последней ока­зались, однако (по-видимому, это какой-то часто прояв­ляющийся «закон» дискуссии), двойственными. С одной стороны, эта критика полностью предотвратила проник­новение широко распространенной за рубежом фрейдист­ской концепции символа в советскую психологическую, психиатрическую и художественную литературу, с дру­гой — интерес к проблеме символики, понимаемой как своеобразная форма выражения содержаний нормального и измененного сознания, был в нашей литературе на многие годы заметно ослаблен.

Прослеживая судьбу всего этого вопроса, следует указать еще на одно обстоятельство, сыгравшее досад­ную роль в формировании относящихся сюда представ­лений. В 20-х и 30-х годах был проведен ряд исследова­ний особенностей мышления, характерных для народно­стей, стоящих на низком уровне культурного развития. Основные из этих работ связаны с именем L'evy-Br"uhl] [196], автора теории «прелогического мышления», в кото­рой значительное место было уделено анализу роли символов [79] . Данные этого направления, изначально ха­рактеризовавшегося серьезными методологическими ошибками, были в дальнейшем широко использованы некоторыми из зарубежных исследователей для построе­ния откровенно расистских социологических систем и реакционных социально-психологических концепций. А это обстоятельство не могло, естественно, не вызвать повторную волну отрицательного резонанса к злополуч­ной теме символики в советской литературе.

Вряд ли, однако, необходимо доказывать, что все эти отклонения от методологически адекватного развития на­учных представлений не снимают проблему символики как одну из своеобразных и функционально очень важ­ных форм выражения содержания сознания. Скорее даже наоборот: эти отклонения только подчеркивают настоя­тельную необходимость строгого анализа проблемы символики, которому в нашей психологической и клинической литературе до настоящего времени уделялось значительно меньше внимания, чем эта проблема заслуживает.

В чем же заключаются основные особенности и главные недостатки психоаналитического подхода к проблеме символики?

Benveniste хорошо выразил специфику этого подхода, сопоставляя символику обычной речи с тем, что он назы­вает «символикой бессознательного, открытой Freud». Символика «бессознательного», говорит он, прежде всего «универсальна». «На основании анализа сновидений и невротических реакций представляется, что символы, которые связаны с этими проявлениями, составляют "словарь", общий для всех народов и не зависящий от языка, на котором говорит та или другая нация. Это становится очевидным из того, что подобные символы не рассматриваются как таковые (т.е. как символичес­кие обозначения — Ф.Б.) теми, кто их непосредственно продуцирует, а также из того, что для их применения не требуется предварительного обучения. Отношения между подобными символами и содержаниями, которые за ними скрыты, характеризуются изобилием, полиморфностью, разнообразием первых при относительном однообразии, скудности, немногочисленности вторых, вследствие чего символизируемое оказывается глубоко скрытым за мно­жеством разных выражающих его образов» [112, стр. 14].