На эту проблему множественности уровней осознания и изменчивости содержаний, которые характеризуются оп­ределенной степенью осознанности, обращает особое вни­мание А. Н. Леонтьев. Ему принадлежит и указание на связь, которая существует между отношением элемента действия к задаче последнего и степенью осознаваемости этого элемента. А. Н. Леонтьев обращает внимание на то, что при обучении субъекта любому сложному дейст­вию отдельные звенья этого действия также формируют­ся вначале как своеобразные самостоятельные «микро­действия», т. е. регулируются осознанно. Затем, однако, они включаются в структуру «макродействия» лишь как его составные «операции», которые непосредственно уже в сознании не «презентируются». На этом этапе проис­ходит сдвиг в степени их осознанности и, следовательно, их регулирование, не допускающее никаких «пауз», пе­реходит к инстанции, управляющие воздействия которой уже более не осознаются. «Это однако, — как отмечает Л. Н. Леонтьев, — не значит, что они вовсе перестают сознаваться. Они лишь занимают другое место в созна­нии: они... при известных условиях могут сознаваться. Так в сознании опытного стрелка операция выравнива­ния мушки, как и само положение ее по отношению к прорези, могут быть не презентированы. Достаточно, од­нако, какого-нибудь отклонения от нормального осуще­ствления этой операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступают в созна­нии» [52, стр. 297].

Таким образом, особенностью развитого сознания оказывается то, что оно располагает содержаниями не только актуально ему «презентированными», но и таки­ми, которые лишь потенциально осознаваемы в опреде­ленных ситуациях. Развивая далее мысль о неодинако­вой осознаваемости различных элементов структуры поведенческого акта, А. Н. Леонтьев подчеркивает из­менчивые отношения, существующие в этом плане между содержаниями, не одинаково связанными с целями и с мо­тивами действия и т. д.

Сопоставляя позиции, которые занимают Д. Н. Уз­надзе и А. Н. Леонтьев при анализе проблемы сознания, нетрудно заметить, что они в важных отношениях свое­образно дополняют друг друга. Если Д. Н. Узнадзе не­сколько схематически и обобщенно освещает вопрос о различиях в степени осознания разных форм и компо­нентов действия, то Л. Н. Леонтьев трактует эту проб­лему значительно более конкретно, отражая ее подлин­ную сложность. Однако Л. Н. Леонтьев не ставит вопрос о закономерностях и механизме регуляции действий, осознанное управление которыми по тем или иным при­чинам оказывается снятым, в то время как для Д. Н. Уз­надзе этот последний вопрос выступает как централь­ный.

Только при совмещении картин, нарисованных Д. Н. Узнадзе и А. Н. Леонтьевым, мы получили адек­ватное представление о сложности градаций осознания разных элементов действия и одновременно о факторах, принимающих на себя управление действием, когда осоз­нанное регулирование последнего оказывается устра­ненным [67] .

Изложенные представления позволяют понять, как раз­решается противоречие между необходимостью непре­рывности регуляции действия и грубо прерывистым характером регулирующей активности сознания. Созна­ние в силу каких-то не очень хорошо нами понимаемых, но, по-видимому, весьма глубоких причин совершенно не способно отправлять функцию непрерывного регули­рования маловарьирующего процесса на протяжении сколько-нибудь длительных интервалов времени. Баналь­ным психологическим фактом является то, что если вни­мание длительно сосредоточивается на одном и том же, т.е. монотонно изменяющемся содержании, то это авто­матически приводит к снижению уровня бодрствования, к усилению активности торможения, вплоть до развития сна. И, наоборот, как это отлично известно тем, кто вла­деет ораторским искусством или является хорошим пе­дагогом, лучшим средством поддержания внимания аудитории на должной высоте является достаточно час­тая смена содержаний, к которым это внимание прико­вывается. Образно говоря, осознание можно уподобить включению шофером едущего автомобиля света больших фар, создающего яркую освещенность малоизвестных критических участков пути, но с успехом заменяемого светом более экономичных малых фар, если путь известен и гладок. Другими словами, сознание — это скорее меха­низм выработки «гипотез» в критические моменты недо­статка информации, механизм, позволяющий моделиро­вать действительность на основе ее «презентирования» п обеспечивающий тем самым возникновение специфичес­ких для человеческого мозга форм приспособления, чем фактор регуляции приспособительных реакций, изменчи­вость которых имеет вынужденно непрерывный характер.

Такое понимание регулирующих функций сознания логически предполагает существование механизма неосоз­наваемого регулирования, этого своеобразного света «ма­лых фар», который обеспечивает управление поведением в условиях, при которых сознание по каким-либо причи­нам переключено на другие психологические содержания, снижено, ограничено или вообще отсутствует. Из сказан­ного же на предыдущих страницах достаточно ясно, на­сколько важна роль, которую в подобном неосознаваемом регулировании играет фактор «установки».

При общем взгляде на всю изложенную схему функ­циональных взаимоотношений между осознаваемой и не­осознаваемой регуляцией поведения напрашиваются два замечания. Прежде всего то, что эта схема отнюдь не нова. Если ее сопоставить с представлениями о соотношении между осознаваемыми и неосознаваемыми формами регу­лирования психической активности и поведения, сущест­вовавшими в допсихоаналитическом периоде и в начале XX века, в период разработки теории психических автоматизмов, теории образования навыков и т.п., то вряд ли можно подметить какие-либо существенные сдвиги в ис­толковании ролей, которые приписываются сознанию и «бессознательному» как регуляторам поведения. Прогресс, однако, обнаруживается, если мы переходим от анализа роли этих факторов к рассмотрению природы последних: он выражается в отказе от представления об «автоматизме» как о системе жестко фиксированных связей, в пони­мании несводимости категории «сознания» к категории «бодрствования», в истолковании связи неосознаваемой высшей нервной деятельности с процессами переработки информации, с динамикой установок и т.д.

Второе же замечание заключается в следующем. Из­ложенная выше схема позволяет хорошо понять, что имен­но являлось на протяжении многих десятилетий главным поводом для острых споров о функциях «бессознательно­го». Если признается, что существуют формы мозговой активности, которые, оставаясь неосознаваемыми и непереживаемыми, оказывают вместе с тем регулирующее воздействие на поведение (в нашем понимании такими фор­мами являются, очевидно, прежде всего формирующиеся или уже предварительно сформировавшиеся установки), с чем, по-видимому, все согласны, то, естественно, возни­кает множество вопросов, относящихся к диапазону, спо­собам проявления и закономерностям динамики этих свое­образных детерминант поведения: ограничивается ли влияние последних только регулированием поведения в узком смысле или оно может проявляться и на более ши­роком круге процессов и состояний, например на активно­сти сновидений? Каковы особенности проявления этих неосознаваемых регулирующих факторов, — исчерпыва­ются ли они обычным приспособительным изменением поведения или отражаются в каких-то специфических формах, например приданием символического смысла оп­ределенным содержаниям бодрствующего или сновидно измененного сознания субъекта или даже определенным соматическим реакциям? Какова судьба неосознаваемой установки как тенденции к выполнению деятельности оп­ределенного типа, если другие осознаваемые или неосоз­наваемые установки ей противоречат, стремятся ее затор­мозить или даже вовсе разрушить? В каких формах и в каких пределах выявляются воздействия, оказываемые неосознаваемыми установками не на глобальное поведе­ние, а на компоненты последнего, на активность, развер­тывающуюся на уровне физиологических и биохимичес­ких реакций, и какова в связи с этим роль неосознаваемых установок в клинике, в процессах пато- и саногенеза, в развитии и преодолении болезни? Какое значение имеет формирование неосознаваемых установок в формировании личности, в воспитании характера, в создании предпосы­лок, позволяющих подчинять поведение определенным этическим представлениям, нравственным критериям и нормам морали? Проявляются ли эти скрытые регулирую­щие факторы только в целесообразном, адаптивном поведении или также в нарушениях приспособления — в раз­нообразных ошибочных действиях, возникающих внешне как случайные события, но в действительности имеющих латентную психологическую мотивированность? и т.д.

Нетрудно предвидеть, что уже одно только перечисле­ние подобных вопросов может вызвать настороженность: легко заметить, что эти вопросы в значительной своей части относятся к области, которая на протяжении долгих лет выступала как почти монопольно принадлежащая пси­хоаналитическому направлению. Не означает ли поэтому привлечение внимания ко всем этим темам какую-то ус­тупку фрейдизму, какой-то компромисс с его принципами и методологией? На такие сомнения необходимо дать точный ответ.

Перечисленные выше вопросы возникают, конечно, ме­нее всего потому, что мы собираемся следовать в поста­новке проблемы за психоаналитическим направлением.