— Ну и ночка! — воскликнул он, когда перед ним ставили суп. — Ветер с моря, полная луна и все небо в тучах. Я только что вернулся на джипе из Эль-Менара, — сообщил он Шарлотте. (Та решила, что с этой бородой он выглядит претенциозно.)

— Как прелестно! — воскликнула миссис Каллендер. — Расскажите нам скорее. Вы там наткнулись на что-то фантастическое? Золотые монеты? Кубки из лазурита?

Пока он говорил, Шарлотта разглядывала его лицо, самодовольное и слегка насмешливое. Воплощение всего, что ей не нравилось в мужчинах: кичливость, наглость, бесчувственность. И все же он не так плох, каким кажется, подумала она; дело отчасти должно быть в бороде. Молодежь просто не имеет права на подобное украшение.

Время от времени она украдкой поглядывала на мать, которая внимала его скучным разглагольствованиям с величайшим интересом, изредка перебивая легким квохтаньем и вскриками восторга. Все-таки в этот раз Шарлотта ожидала, что мать окажется не такой дурочкой (вероятно, из-за своей решимости противостоять), а она вместо этого — хуже прежнего. «Стареет, должно быть», — решила она. В какой-то миг мать, вероятно, изменится — в одночасье. А теперь, осознавая, что именно против такой поверхностности она больше всего возражает, Шарлотта больше не ощущала ни малейшего угрызения совести от собственной непокорности. Пытаться управлять чужими жизнями — вещь вполне определенная. У нее есть свои границы. Но такая безответственность, которую она наблюдала в собственной матери, — чуть ли не отрицание всех ценностей. Тут нет ни начала, ни конца; что угодно приравнивается к чему угодно.

Две медсестры из гибралтарской больницы, приехавшие в отпуск, отодвинули стулья и пошли через всю комнату к дверям.

— Спокойной ночи! — сказали они. Обе в очках; одеты с умопомрачительным дурновкусием. Шарлотта смотрела на них и думала: «Дожить до тридцати и выглядеть вот так…»

Кто-то легко положил ладонь ей на плечо. Она повернула голову. За ее стулом стоял французский джентльмен и улыбался ее матери.

— Я хотел бы высказать вам комплимент, мадам. Такая милая девочка может быть дочерью только такой очаровательной матери, как вы.

Он низко поклонился у нее за спиной — так, что на секунду голова его оказалась на одном уровне с ее лицом; рука его не покинула ее плеча. Стол окутало краткое молчание. Мистеру Ван-Сиклену мсье Ройе сказал:

— Добрый вечер, мой дорогой друг! Как поживаете? Какие замечательные открытия сделали в последнее время?

— Здравствуйте, Ройе. Я только что рассказывал Каллендерам кое-что про новую стену, на которую наткнулся вчера.

— Но это же великолепно! Подумать только — вчера! Мне хочется послушать.

— Садитесь, — сказал мистер Ван-Сиклен. Миссис Каллендер метнула в него яростный взгляд.

— Боюсь, здесь будет довольно тесно, — вымолвила она, царапая стулом по плиткам взад-вперед как можно громче и не сдвинув его ни на дюйм.

— О нет, место есть, — сказала Шарлотта. — Вот здесь, рядом со мной.

Однако мсье Ройе рассмеялся:

— Нет-нет! Вы очень добры, и мне очень хочется послушать о ходе этих поразительных раскопок. Быть может, завтра, мистер Ван-Сиклен?

Он церемонно поцеловал руки миссис Каллендер и Шарлотте и вышел.

Миссис Каллендер повернулась к супругу и закатила глаза:

— Тут нужно терпение Иова, — сказала она. — Какой невыносимый дурак!

Шарлотта мгновение помедлила и спросила:

— Почему? Мне показалось, он довольно мил.

Ее мать то ли взвизгнула, то ли хихикнула и посмотрела на мистера Каллендера, словно ища поддержки. А затем сказала очень серьезно:

— Мне жаль это слышать, дорогая моя, поскольку это показывает лишь то, насколько ошибочно твое суждение. Человек этот — совершенный хам, полный невежа. Ниже его просто не падают.

Шарлотта в свою очередь повернулась к отцу.

— Это правда? — спросила она.

— Человек непутевый, это правда, — ответил он.

Недолго посидели за кофе, обмениваясь новостями. Столовая уже опустела, если не считать их стола. Абдалла совсем поник у камина — скорее спал, чем нет. Мистер Ван-Сиклен устранился от общей беседы и, покачивая стул на задних ножках, раскуривал трубку. Ветер то и дело сотрясал весь дом. Разговор медленно сосредоточился на Шарлотте. Она рассказывала родителям о школе, о занятиях и друзьях; она почти забыла о присутствии археолога. Как вдруг остановилась.

— Все это, должно быть, мистеру Ван-Сиклену кошмарно скучно, — сконфуженно сказала она.

— Чепуха; продолжай, — ответил отец. — Если не нравится, он может уйти.

Мистер Ван-Сиклен сонно улыбнулся в клубах дыма.

— Мне вовсе не скучно, — заверил ее он. — Очень познавательно.

Шарлотта была убеждена, что он над нею смеется, и вся вспыхнула от гнева.

— Я ужасно устала. Пожалуй, пойду спать. — Только так можно не поддаться; теперь, не в силах отмахнуться от этой его улыбки, продолжать она никак не могла.