В последующие месяцы Хосе несколько раз возвращался туда, постоянно надеясь обнаружить то, что плещется в воде. Даже человек не мог бы нырнуть в пруд с таким шумом. На противоположном берегу имелся вымощенный камнем спуск в воду (водоем, без сомнения, вырыли для купания скота), и пару раз Хосе видел влажные следы, еще сильнее его озадачившие. Во второй раз он начал рубить сквозь лианы проход по берегу, чтобы рассмотреть спуск поближе. И на полпути обнаружил тропинку. Кто-то уже проделал узкий, но вполне пригодный путь к водоему от какого-то места около дома. Бросив свой замысел, Хосе пошел по этой тропе и добрался до угла, где раньше был розарий — на нижней террасе, между входом в прачечную и развалинами конюшни. Пока он стоял и мигал от яркого света, в дверях прачечной показалась донья Фаустина и стала спускаться по короткой лестнице. В руках она несла корзину, верх которой был укутан газетами. Старый Хосе автоматически направился к ней, чтобы взять у нее ношу. Хозяйка же, очевидно, не ожидала его здесь увидеть — когда она подняла голову и обнаружила его рядом, лицо ее стало очень странным. Но она только сказала: «Что ты здесь делаешь? Ступай в кухню». А затем шагнула к каменной скамье под увитым зеленью навесом и уселась, поставив корзину рядом.

Возвращаясь к дому, Хосе размышлял, что раньше не видел свою патронутакой сердитой. Суровой-то она была всегда — и даже грозной, но никогда прежде она его так не пугала. Будто на какую-то секунду из-под ее тяжелых век на него глянул демон.

«Должно быть, правда, — думал он. — Донья Фаустина сходит с ума. Что же станет с Эленой и со мной?»

На этот раз, войдя в кухню, он отвел Элену в утолок и шепотом рассказал о своих страхах и том, как странно сеньора посмотрела на него в саду. Элена перекрестилась. «Ох, господи», — пробормотала она. Однако о водоеме он не упоминал — ни тогда, ни после. Ему не хотелось даже думать о нем, поскольку Хосе подозревал, что он как-то связан с безумием доньи Фаустины, а коли знал о водоеме он один, это знание придавало ему уверенности — поделись он им с Эленой, уверенность исчезнет.

Однажды холодным моросливым вечером, когда мучнистый туман медленно превращался в воду и пропитывал всю местность вокруг, в парадную дверь постучали. Донья Фаустина, большую часть времени возившаяся в подвале, где стояли ванны и располагалась прачечная, услышала стук и сразу зашагала по лестнице, помрачнев от ярости. Карлота стояла в комедоре, не зная, открывать или нет. Стук повторился, когда донья Фаустина подошла ближе.

— Снова полиция? — с легким страхом спросила Карлота.

— Ya veremos. [36] — пробурчала донья Фаустина. Подойдя к двери, она громко спросила: — Кто?

Ответа не было.

— Не открывай, — прошептала Карлота у нее за спиной.

Донья Фаустина нетерпеливо отмахнулась от сестры: умолкни. Несколько минут они подождали, но стук не возобновлялся. Только с балкона на землю время от времени капала вода.

— Стой здесь, — велела донья Фаустина, а сама снова спустилась в прачечную. Здесь она собрала все отбросы, раскиданные по полу и в ваннах, сложила в две большие корзины и вышла через боковую дверь под оплетенный виноградом навес. Медленно спустившись по ступенькам, она пропала во тьме розария.

Через полчаса она снова стояла в вестибюле, где Карлота по-прежнему прислушивалась к шуму за дверью.

— Ничего, — ответила Карлота на ее вопросительный взгляд. Донья Фаустина поманила ее за собой. Они вошли в комедори пошептались. Пламя одной свечи трепетало за кувшином на застеленной газетами буфетной полке.

— Это не полиция, — сказала донья Фаустина. — Твоя комната запирается на ключ. Иди туда немедленно. Запри дверь и ложись спать.

— А ты?..

— Я не боюсь.

Оставшись одна, донья Фаустина налила стакан воды и выпила. Потом взяла свечу и поднялась по длинной лестнице к себе в комнату. Закрыла дверь и поставила свечу. У ее продавленной постели, вокруг которой Элена развесила заштопанную сетку от москитов, стоял мужчина. Проворно он шагнул вперед и, крепко обхватив ее шею одной рукой, запихал скомканную тряпку ей в рот. Донья Фаустина неистово размахивала руками и даже один раз попала ему по лицу, но он почти сразу же связал ей запястья. После этого никакой борьбы уже не получилось. Незнакомец грубо толкнул ее к кровати, сдернул сетку и повалил женщину. Донья Фаустина разглядела его: высокий молодой человек, вероятно, местисо, [37] одет плохо. Расхаживая по комнате и заглядывая в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он с отвращением фыркал. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати и при неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя нельзя сказать — к неудовольствию), лег и овладел ею, спокойно и безразлично. Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:

— Что ты здесь хочешь? У меня нет денег.

— А кто знает, есть они у тебя или нет?

— Говорю тебе — нет.

— Посмотрим.

Он встал. Еще четверть часа потратил на обыск комнаты, вороша кучи мусора под столами, пинками переворачивая мебель, чтобы осмотреть дно, вытряхивая из ящиков пыль и сор. Потом закурил маленькую сигару и снова подошел к кровати. При свече его узкие глаза выглядели полузакрытыми.

— Где они? — спросил он.

— Ничего нет. Но у меня есть кое-что получше.

— Что? — Он смотрел на нее с презрительным недоверием. Что может быть ценнее денег?

— Развяжи мне руки.

Он высвободил ей одну руку, а другую крепко держал, пока донья Фаустина рылась в складках одежды. Через минуту она извлекла маленький газетный сверток и протянула ему. Он положил пакетик на постель и снова связал ей руки. Затем осторожно взял пакетик и понюхал. Он был мягким и немного влажным.

— Что это?

— Разверни, hombre.Съешь. Ты знаешь, что это.