Она поднесла руку к голове. Как часто бывает в моменты огромной усталости, она чувствовала, что исход этой сцены знала заранее, и хотя сама присутствовала в ней, сцена все равно будет продолжаться и завершится без ее участия. Мистер Ван-Сиклен залезет в карман брюк, вытащит пачку сигарет, вытряхнет одну, подожжет ее и подержит немного спичку, прежде чем задуть, — что он и проделал лишь через долю секунды после того, как она поняла, что он так поступит. И умолкать не будет:

— …но я даже не знаю, что, черт побери, делать. Хуже всего то, что все туземцы твердят, что никогда его не видели. Они не знают, что такой человек вообще существует. А я вот уверен, что они врут. Слишком единодушно. Думаю, он вообще не возвращался. Одеяла на его матрасе вон там… — он показал на смежную комнату, — …остались нетронутыми. Я заметил только сегодня утром, когда приехал из города. Я думал, он еще спит.

Она ничего не ответила, поскольку чувствовала, что уже слишком его опережает. В этот миг реальность убогой комнатки и ветра снаружи потускнели. Гораздо отчетливее стали произнесенная фраза, жуткий образ, но миссис Каллендер не могла припомнить ни фразы, ни образа, который та вызвала, — только краткий ужас, охвативший ее в тот миг.

Она поднималась, шла к двери.

— Мне что-то нездоровится. — Чтобы сказать это, потребовались чудовищные усилия.

Снаружи морской ветер ударил ее в лицо. Она несколько раз глубоко вдохнула. Из дверей донесся голос мистера Ван-Сиклена — заботливый:

— С вами все в порядке?

— Да, — ответила она.

— Вы там осторожнее. Рядом с вами по краю утеса натянута колючая проволока.

Все сошлось. Все сказано. Осталось лишь одно — дышать глубже, стоя лицом к морю. Разумеется. С проволочной петлей на шее. За скалой. Через минуту или две она вошла в дом.

— Лучше?

— Если бы можно было что-нибудь выпить… — изнуренно вымолвила она. (Она не могла ему сказать: «Я не виновата. Вы сами вложили эту мысль мне в голову», — потому что признать даже такое означало бы утвердить свою вину прочно и навсегда.)

— Виски, вы имеете в виду? Или воды?

— Думаю, виски.

Пока она пила, он сказал:

— Первым делом с утра отправим за ним поисковую партию. То есть, если он сам ночью не объявится. Теперь я отвезу вас обратно, чтобы вам не пришлось идти по склону. И мне кажется, сегодня же будет разумно известить comisaria.

Она страдальчески улыбнулась:

— Полиция здесь не очень пригодится, правда?

— Этого никогда не знаешь, — ответил он, надевая куртку. — Он может лежать всего в полумиле отсюда со сломанной ногой.

И снова миссис Каллендер улыбнулась: она была просто уверена, что это не так. Он тоже в этом уверен, подумала она, но теперь, когда и она расстроилась, он может себе позволить притворство.

— Ну что, двинемся? — спросил он.

Ветер дул, огромная черная туча с моря накрыла собой все. Археолог поддерживал ее рукой за талию, пока они, спотыкаясь, спускались по склону. Она не думала ни о чем и позволяла себе его толкать, когда они огибали валуны.

Вот они уже сидели в джипе. У подножия горы Педро вылез.

— Поедете в своей машине? — спросил мистер Ван-Сиклен. — Там будет удобнее, видимо.

— Нет. Воздух — то, что мне нужно.

Эль-Менар быстро оставался во тьме у них за спиной.

Оттуда, где он лежал, было бы слышно, как стихает рев двух моторов, как его топит неохватный гул моря; были бы видны даже крохотные красные точки стоп-сигналов, что удалялись по пустынной равнине. Были бы, если б за него все не оказалось решено двадцатью одним часом раньше. В ярком свете луны он сидел с ребенком на колене (ибо она была всего лишь ребенком) и показывал ей свои золотые часы. Почему-то — может, просто от вида этого невинного зверька, державшего плоскую золотую игрушку в татуированных ручках, — на ум ему пришла фраза, которую он никак не мог припомнить в вечер своего приезда. Он замурлыкал ее себе под нос, и в тот же миг на детском личике отразился ужас, когда она, взглянув поверх его плеча, увидела, что сейчас произойдет.

— Le temps qui coule ici n’a plus d’heures, mais, tant l’inoccupation de chacun est parfaite… [59]

В этот раз он бы мог ее закончить.

(1950)

Поезд задержался — букса под одним вагоном загорелась посреди огромного плоского поля, покрытого снегом. Они стояли примерно час. После шума и шипения поезда, от внезапной тишины все пассажиры смущенно и беспокойно заерзали. В какой-то миг по соседней колее с ревом страшнее грома промчался другой состав; пассажиры занервничали сильнее и вполголоса принялись раздраженно переговариваться.

Дональд начал выскребать ногтем картинки на инее, затянувшем нижнюю часть окна возле его сиденья.

— Прекрати, — сказал отец.

Он знал, что лучше не спрашивать, почему, но задал этот вопрос мысленно; он не мог понять, какой от этого вред и слегка обиделся, что мать не вмешалась. Он мог сделать так, чтобы она отменила бессмысленный запрет, но знал по опыту, что за день мать может вступиться за него лишь столько-то раз, а расточать запас ее доброй воли было бы опрометчиво.