Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер — это я или же что я — это Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ Сталин.

Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника «Реан»?

Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком, какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.

Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием Владимировичем не именовали. Текст был следующим:

«Редактирование откладывается. У автора температура. Предполагается двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению здоровья. Все полномочия».

Прочитав, я включил нормальный свет и несколько секунд наблюдал за тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на раскаленной плите.

Известие было очень неприятным. Хотя, правду сказать, и не вовсе неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие мысли. Новый повод для размышлений и выводов. И, конечно же, действий.

Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание. В наши дни лучший отдых, как известно, — перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.

Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение — на арабском; был теперь и такой канал. Я переключился на новости.

К только что подрулившему к стоянке самолету с изображением кувейтского флага на стабилизаторе — то был «Ту», никак не «боинг» — как раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся. Шейх Абу Мансур — во всем национальном — спускался по ступенькам медленно, достойно, снижался, а не спускался. Вот ступил на ковер. Распахивались объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько следовавшая за ним свита. Лишь некоторых я не опознал, но и тех, кого узнал, было достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо денежных людей — из самых больших — и трое представителей другой профессии; эти на передний план не лезли, но я их углядел. Ну что же, значит, есть смысл воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.

Так. Теперь можно и выключить. Позвонить Лип-сису? Ничего, Изя, не вспотеешь. Мы с тобой, конечно, старые приятели и давненько не виделись, хотя временами и находились неподалеку друг от друга, но это еще не повод, чтобы так, сразу, едва приехав, мчаться к тебе.

Интересно, конечно, кой черт занес тебя от Стены Плача в Москву — но мое любопытство потерпит, да и ты обождешь еще. Сейчас время просмотреть газету: на новом для себя месте следует побыстрее зарядиться полезной информацией. Что такого случилось, пока я ворочался с боку на бок в своем купе? А, «Известия»?

Нет, ничего особо занимательного. Примерно то же, что и во всем мире. «Дом Романовых? Но какой подъезд?» "Английский пример убедительно доказывает закономерность прихода к сочетанию монархии и социалистических идей, испанский — возможность успешной реставрации.

Однако насколько европейский опыт приемлем для России?" Ну и так далее.

Ну, что европейский опыт неприемлем, в этом мы вроде бы должны были убедиться давным-давно; россиянин — не европеец, в нем слишком много татарина. Пользоваться же собственно русским методом. — тоже не сулит ничего хорошего: его самая характерная черта — вдруг сворачивать с пути, на котором вот-вот уже должны возникнуть хорошие результаты, и бросаться черт знает куда, в очередной раз начинать все сначала.

Почему? Да потому, что терпения не хватает. Хочется, чтобы все сделалось сразу. Желательно — само собой. Только произнести заклинание, всего и делов. Надо лишь в памяти найти его. Или, выражаясь более современно, принять решение (постановление, указ, закон, как угодно). А надежда на заклинания, на джинна из кувшина — куда более восточное явление, чем европейское. Значит, нечего и заглядываться на Запад.

Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, если бы в следующий миг газета не вспыхнула ярким и голубым, необычным для бумаги пламенем.

Сразу вся. К счастью, пальцы мои приучены к высоким температурам, так что удалось, шипя сквозь зубы и невнятно чертыхаясь, дотащить ее до ванной; иначе пришлось бы платить за безнадежно испорченный ковер. Я пустил душ, с пальцами же проделал известные действия, предохраняющие от развития ожога. Событие это меня почему-то не удивило: видимо, подсознательно я ждал чего-то в этом духе — свидетельства о том, что мой приезд не прошел незамеченным. Предупреждения, вот чего я ждал — и дождался: для серьезного покушения это было слишком наивно. Даже смешно.

Однако вместо того, чтобы посмеяться над чьей-то проделкой, я неожиданно для самого себя зевнул; с возрастом отвык спать в поездах, ничего не поделаешь. Сейчас недурственно было бы отдохнуть. Но сперва следует позвонить. То-то удивится некто, услыхав мой голос. Тут все, кому положено, наверное, давно решили, что меня и на свете нет — во всяком случае, в активной жизни. Однако же жив курилка, жив, жив, не умер…

Ухмыляясь при этой мысли, я набрал номер. И уперся в автоответчик.

Прослушал вежливое предложение высказать все, что у меня на душе. Этим пренебрег. Шутки с ответчиком давно известны: цифровая схема работает, а хозяин сидит, покуривая, впитывает информацию, чтобы успеть как следует приготовиться к личной встрече, и думает при этом: дурак ты, дурак — в твой, разумеется, адрес. Так что я ограничился тем, что назвал номер, и присовокупил, что старый-престарый дружок ожидает звонка поздним вечером.