– Когда он услышит, другие тоже услышат, и возникнет опасность бунта. Неизбежно прозвучат призывы к мести, а Иисус, вероятно, возглавит восстание.

– Не думаю, что это нас касается, – заметил Годолия. – Ведь не мы же отправили Иоканаана на смерть.

– Да полно тебе! – возразил Анна. – Разве ты не понимаешь, что эти недоумки считают, будто мы действуем заодно с Иродом и Пилатом? Как только их жалкие умишки сообразят, что мы причастны к казни Иоканаана, они примчатся в Иерусалим и начнут сеять смуту.

– Хорошо, если так! – воскликнул Годолия. – Мы превратим Иерусалим вловушку. Едва Иисус вступит в город, как мы арестуем его за подстрекательство к бунту!

– Сначала необходимо убедить всех, что наши действия обусловлены исключительно религиозными мотивами, – сказал Анна. – Иначе Пилат забеспокоится. Мы не уполномочены следить за порядком на улицах. Это дело прокуратора. Более того, если предположить, что мятежники узнают новость через два-три дня, они придут сюда как раз тогда, когда мы будем готовиться к Пасхе или, что еще хуже, уже праздновать ее. Значит, мы не сможем арестовать Иисуса и бросить его в тюрьму, поскольку тем самым подтолкнем возмутителей спокойствия к действиям, спровоцируем беспорядки, а Пилат возложит всю ответственность на нас. Следовательно, нам придется учинить над Иисусом скорый суд, а это чрезвычайно сложно, поскольку, как тебе известно, мы не можем созвать заседание после полудня четверга, ибо любая процедура должна быть отложена с момента захода солнца в этот день до следующего понедельника. А это означает, что, если мы арестуем Иисуса у ворот Иерусалима, нам придется как можно быстрее привести приговор в исполнение, каким бы он ни был. Все это равносильно хождению по острию ножа, поскольку малейшее непредвиденное обстоятельство свяжет нам руки.

– Приговор, – вкрадчиво повторил Годолия. – Каким же может быть приговор?

– Смертным, каким же еще? – раздраженно воскликнул Анна. – Если мы его не арестуем, угроза восстания станет реальной. Если мы его арестуем и просто бросим в тюрьму, его последователи возьмут тюрьму в осаду или придумают что-нибудь и того хуже. Единственный способ решить проблему раз и навсегда – избавиться от этого человека. О, Ирод дорого заплатит за столь неприятные хлопоты! Если бы он не казнил Иоканаана, нам не пришлось действовать в такой спешке!

Анна зашагал по комнате.

– Это была идея не Ирода, а Иродиады, – заметил Годолия. – И это свидетельствует о том, что ненависть Иоканаана к ней имела веские причины. К тому же у нас нет никаких доказательств, что Иисус придет в Иерусалим, чтобы поднять здесь мятеж. Он может явиться сюда и ничего не делать. Наконец, мы забыли о главном – о Синедрионе. Представь на минуту, что ты не соберешь большинства, необходимого для вынесения ему, я имею в виду Иисуса, смертного приговора за преступление, которое он совершил или собирается совершить. И это еще хуже, чем оставить его на свободе.

– Синедрион поддержит меня, – заявил Анна. – Подожди, ты увидишь, как они заерзают своими седалищами!

– Ты можешь быть уверенным лишь примерно в половине голосов, – высказал предположение Годолия. – В прошлый раз мы уже имели возможность убедиться, что такие люди, как Иосиф Аримафейский, Вифира, Никодим, Левий бен Финехая и еще около трех десятков им подобных, составляют ядро решительно настроенных противников. В частности, Иосиф Аримафейский предпринял попытку, и довольно успешную, убедить наших собратьев в своей правоте. Мои соглядатаи донесли, что ему даже удалось убедить некоторых, что Иисус на самом деле вполне может быть Мессией.

– Прекрасно! – воскликнул Анна, хватаясь за полы накидки. – Я немедленно этим займусь!

И Анна спустился по трем ступенькам, которые вели к выходу. Годолия последовал за ним. Несмотря на возраст, первосвященник шел на удивление быстро.

Манассия вернулся во дворец ближе к полудню и принес с собой охапку сиреневых и розовых ирисов. Избавившийся от дорожной пыли, хорошо растертый, умащенный благовониями, он излучал коварство и удовлетворенность. Манассия поднялся по ступенькам, ведущим в покои Ирода, прошел мимо галльской стражи, не назвав своего имени, низко склонился перед властелином, возлегавшим на диване, и протянул ему цветы.

– Первые в этом году, – радостно сказал он. – Едва я их увидел, как понял, что они были срезаны для тебя. Пусть Ваше Величество еще тысячу лет наслаждается весенними цветами.

Ирод взял цветы, задумчиво провел пальцем по волнистым краям лепестков и протянул их рабу, велев поставить в вазу.

– Сейчас неподходящее время для цветов или празднеств, – сказал Ирод.

Манассия вздохнул и сел на низкий табурет, стоявший около дивана.

– Полагаю, что в куриных мозгах Пилата не может родиться ничего хорошего, – сказал он. – Печаль – это награда за проницательность, но, несмотря на свое разочарование, я не мог показать удивления. Вот почему я взял на себя смелость и предпринял попытку подойти к решению проблемы с другой стороны.

– Какую еще попытку? – спросил Ирод. – Ты что, устроил в публичном доме праздник?

– На публичные дома возводят напраслину, и совершенно зря, – заявил Манассия. – Отринув матримониальные связи и правила приличия, их завсегдатаи вынимают из ушей восковые затычки и обнажают души, едва сняв свой пояс. На закате солнца, мой повелитель, все люди Иерусалима будут знать, что шайка мятежников под предводительством мистагога по имени Иисус движется к Иерусалиму, намереваясь учинить здесь беспорядки и свергнуть Анну, тайно потворствовавшего казни Иоканаана. Эту новость быстро разнесут несколько мызников я знатных горожан, которых я встретил там.