Отец отвесил ему тяжелый подзатыльник, но, видя, что у того перехватило дыхание, сел на скамеечку, закрыл глаза и стал медленно потирать виски.

Пройдет, никто еще не умер оттого, что слишком сильно плакал.

И опять:

— Это что такое?

Пьетро сотрясался от рыданий и не отвечал. Тогда отец отвесил ему еще один подзатыльник, полегче предыдущего.

— Ну? Будешь отвечать? Это что такое?

Пьетро наконец пробормотал сквозь рыдания:

«Хн… ма-ма-ма-ши-н-н-н-на…»

— Молодец. А что она до сих пор тут делает?

— Я-я-я не-не вино-ват. Я не-не хо-тел. Миммо… Миммо мне ска-зал… я не-не виноват. — И Пьетро снова залился слезами.

— А теперь слушай внимательно. Ты ошибаешься. Виноват ты, ясно? — неожиданно спокойно говорит синьор Морони наставительным тоном. — Виноват именно ты. Я тебе что сказал? Быть дома. А ты решил уйти…

— Но…

— Никаких «но». Начиная фразу с «но», ты уже совершаешь ошибку. Если бы ты не стал слушать брата, а сделал так, как я тебе сказал, ничего бы не случилось. Пришел бы мастер, увез машину, твой брат не устроил бы того, что он тут устроил, и с твоей мамой ничего бы не случилось. Ну, кто виноват?

Пьетро затих на мгновение, потом поглядел своими огромными глазами орехового цвета, покрасневшими и полными слез, в ледяные глаза отца и тяжко вздохнул.

— Я.

— Повтори.

— Я.

— Ладно. А теперь беги посмотри, как там мама. А я проедусь, так будет лучше.

Синьор Морони заправил рубашку в штаны, рукой привел в порядок пробор на голове, накинул старую крутку и, уже собираясь уходить, обернулся:

— Пьетро, запомни: первое правило в жизни — уметь признавать свою вину. Понял?

— Понял.

Пять часов спустя, в полночь, ураган, обрушившийся на дом Морони, миновал.

Все спали.

Синьора Морони с распухшей губой спала, свернувшись в уголке кровати. Синьор Морони лежал рядом, погруженный в пьяный сон без сновидений. Он храпел, как боров, а правую забинтованную руку откинул на тумбочку. Миммо спал внизу, в гараже, зарывшись под чехол трактора и завернувшись в старую дырявую шкуру. В нескольких километрах от них спала Патти, и ее длинные ноги были сплошь покрыты шрамами. Она поцарапалась, вылезая из окна туалета. Зацепилась за водосточную трубу, но сорвалась и упала в куст плетистой розы.

Единственный, кто еще не спал, но находится на грани глубокой дремы, был Пьетро. Он лежал с закрытыми глазами.

Как же он наплакался!

Матери пришлось приласкать его, взять на руки, как маленького, и уговаривать, не обращая внимания на текущую по подбородку кровь: «Хватит, хватит, успокойся, все прошло, все прошло. Ну, успокойся, мой хороший. Ты же знаешь, отец такой…»

Теперь Пьетро чувствовал себя нормально.

Он словно вернулся с длинной прогулки, отнявшей у него все силы. Он расслабился. В ноги положил горячую грелку. И непрерывно, как колыбельную, бормотал: «Я не виноват я не виноват…»

Жизнь семьи Морони была чем-то похожа на жизнь островного племени в южных морях, пребывающего в постоянной опасности, готового в любую минуту покинуть свою деревню — при первых признаках надвигающегося шторма. И тогда они укрывались в пещере и ждали, пока не перебесится стихия. Они знали, что шторм разрушителен, но короток. Когда он заканчивался, они возвращались в свои лачуги и с философским терпением восстанавливали жалкий остов своего жилища.

В шесть утра какое-то пугало огородное в одежде Грациано Бильи сидело в дальнем углу «Стейшн-бара». В полной прострации, подперев голову рукой. Перед чашкой холодного капучино, который ему совсем не хотелось пить.

Слава богу, хоть нет никого, кто его мог бы взбесить.

Ему надо было подумать. Хотя любую мысль он ощущал как гвоздь в голове.

Прежде всего следовало решить огромную проблему: как быть с соседями и друзьями?

Все в радиусе двадцати километров уже знали, что он собрался жениться.

«Господи, какую же глупость я сделал! Зачем я всем рассказал?»

Вопрос был риторический, не требующий ответа. Типа если бы бобер вдруг задался вопросом: «Зачем я строю плотины?». Если бы грызун мог, он бы ответил: «Не знаю, просто вдруг надо это делать. Такова моя сущность».

Если все узнают, что он уже не женится, его же до 2020 года изводить будут!

«А прикинь, они узнают, что Эрика закрутила с этим пидором…»

Желудок скрутило.

Он же и имя Шлюшки назвал. А вдруг они ее увидят по телевизору. Или в этих чертовых желтых газетенках, которые они читают.

Двое на сцене: Мантовани и его новая муза Эрика Треттель… Это конец.

А что у нас с Сатурнией?

Из всех идиотских идей он выбрал самую идиотскую. Поехать купаться в источники, от которых его с детства воротит. Воняет серная вода отвратительно. Потом волосы, одежда, сиденья в машине насквозь пропитаются запахом тухлых яиц. И холодина там жуткая, когда вылезаешь из горячей воды. И вот это все ради того, чтобы показать этим дикарям тело Шлюшки.