– Вообще мы не предусматриваем перенос стен - мы разрешаем устанавливать дополнительные перегородки, но демонтировать то, что было установлено нами, мы позволяем лишь в особых случаях.

В этот момент в кабинет зашел мужчина чуть за тридцать.

– Сань!
– обратился он к управляющему, который был в два раза старше его, - тут мой приятель вечером приедет, я тебе говорил про помещение под супермаркет... Ты ему все покажи... Он, правда, после закрытия уже будет. Задержишься, ничего?

– Хорошо! А ты какими судьбами тут?
– поинтересовался управляющий у мужчины.

– Да так на массаж заехал. Я после той игры в хоккей вообще разогнуться не могу.

– А в Балашихе все играют в хоккей, тем более летом?
– улыбнулась Кати.

– Нет, только избранные. Я - Олег!
– представился мужчина и протянул ей руку в целях рукопожатия, но потом лишь мягко провел большим пальцем по ее ладони - прямо по линии судьбы.

– Олег Викторович, - поправил управляющий, - один из учредителей этого торгового центра!

– Ах, учредителей! Тогда дайте отмашку, чтобы мне разрешили капельку передвинуть одну стену - она не несущая. Глобальных разрушений мои действия не повлекут!

– Стеночку точно маленькую?

– Пойдемте, я сама все покажу!
– подмигнула Кати.

– Ох, лиса!
– шутливо шепнул управляющий.

– Пойдем! Ладно, Сань, я сам, - улыбнулся Олег.

Кати с Олегом поднялись в стеклянном лифте этажом выше и прошли практически до упора, Кати открыла дверь своим ключом и пригласила его внутрь. Большая часть помещения была уставлена коробками - все необходимо было собирать: шкафчики, стойку ресепшн, балетный станок. Но все эти действия были возможны только после переноса стенки, отгораживающей душевую от раздевалки.

– А что здесь будет?

– Танцевальная школа! А этажом выше - студия йоги.

– Прикольно. Позовешь на открытие?
– Олег протянул ей визитку.
– Тогда разрешу хоть лестницу в студию йоги отсюда прорубить!

– Ловлю тебя на слове, - Кати достала из сумки ручку, написала на обратной стороне его визитки свой номер телефона и протянула обратно.

– А мой номер тебе не нужен?

– Я его уже выучила. У меня идеальная память на номера. Мне не нужно записывать телефоны.

– Ты же не из Балашихи. Я тебя здесь никогда не видел.

– Но это не значит, что я не отсюда... Я выросла в поселке Никольское. Который сейчас все почему-то обзывают Никольско-Архангельским.

– А я на Леоновском шоссе. Правда, ездил к вам купаться в Вишняковском пруду, когда малой был.

– А в родной Пехорке не судьба была купаться? У вас же даже в гимне поется что-то про воды Пехорки.

– Все-то ты знаешь - даже гимн слышала. Но мне всегда был симпатичнее Вишняковский пруд - да и тусовка там была.

– Значит, мы точно когда-то виделись! Рада знакомству!

– А тебе партнер в своих студиях не нужен? Вдруг все пойдет в гору - замутим целую сеть?

– С меня хватило партнерства и сетей. Лучше просто приходи на открытие. Так уж и быть, за разрешение на перепланировку подарю тебе абонемент на йогу.

– Ты можешь представить себе меня на йоге?
– рассмеялся Олег.

Кати к нему присмотрелась. Олег был невысокого роста - такой как Кати на невысоких каблуках, крепкого телосложения, с крупными мускулистыми руками и добрыми серыми глазами. Абсолютная противоположность пристрастиям Кати. Она уже думала уйти, как вдруг заметила крест на его шее.

– А где здесь ближайшая церковь?
– вдруг поинтересовалась Кати, запирая студию.

– На Леоновском шоссе, - улыбнулся Олег, который был глубоко верующим человеком.
– Тебе нарисовать, как проехать?

– Да нет, я понимаю, что за храм ты имеешь в виду. Я просто много лет в нем не была.

Кати легко поддавалась панике из-за пустяковых неприятностей, в дни тяжелые и сложные она доставала силы из резерва и тратила их, не задумываясь. Но после смерти Сабины Кати безумно хотела исповедаться или просто поговорить с батюшкой. Она чувствовала вину даже физически. Она вообще многие вещи ощущала своим телом: предательство - теплом в солнечном сплетении, любовь и желание - образующимся вакуумом внизу живота, боль и обиду - подрагиванием скул, горечь утраты - набухающими изнутри комками напряжения по обе стороны левой ключицы, а чувство вины - напряжением грудной клетки.

В храме уже завершилась заутреня. Как бы ни мечтала сейчас Кати услышать басистый и медный перезвон колоколов.

Она подошла к входу. Трижды перекрестилась, накинула на голову шелковый шарф, который всегда возила в багажнике, и зашла внутрь. Церковный запах ладана, свечей, старины и сырости проник в нее, и чувство вины начало множиться с троекратной силой.

Обычно на службах Кати чувствовала себя чужой, как будто влезла со своим уставом в чужой монастырь, она не понимала, в какой именно момент надо креститься, в какой вставать на колени - не знала слов молитв и не могла напеть даже «слааавься». В этом утреннем совершенстве печального откровения Кати захотела быть честна. Хотя бы сама с собой. Здесь. В храме.