...Часто Ильдар забывался в вечернем мареве и ему начинали мерещиться могильные курганы, озябшие странники в ночной Сирийской пустыне, откуда-то доносилась музыка, звучали цимбалы, потом в своих туманных видениях он находил в песке флягу с водой, покрытую инеем. От воды пахло вереском и полынью. Утолив жажду, он снова оказывался на поросшей сорняками могиле дочери во Львове. Он опускался на колени и начинал с ненавистью вырывать амброзию. «И тут она поросла! И тут, проклятая!» - кричал он, надрывая связки, пытаясь выкорчевать все с корнем, чтобы продраться через бурьян и рассмотреть на плите эпитафию. Ильдар смахнул грязной и морщинистой рукой валежник, но имени дочери так и не увидел - холодный безымянный камень без срока жизни и охапка лиловых хризантем под ним. Видно, принес кто-то чужой.

А потом Ильдар переводил взор на груду сорняков и понимал, что срывал не амброзию, а ландыши. Ландыши, и с какой ненавистью срывал. Тут появлялась Сабина и с предосудительным взглядом грозила отцу указательным пальцем. Журила, потешалась, улыбалась и покидала его фантасмагории под аккомпанемент органа, она наигрывала в воздухе токкату и фугу ре минор, кисти скользили по пустоте, и все в этом мире обращалось музыкой.

С музыкой приходил немой закат - он опускался в западной части Львова... Но, засмотревшись на небо, Ильдар просыпался уже в Москве. В том саду среди вишен и нежилых домов с пустыми одинокими окнами. На сей раз его заставили очнуться легкие шаги. Они послышались за занавесом кустов шиповника, те тут обильно разрослись, отделяя каждую скамейку от соседней колючей оградой. «Чужак в моем мире!» - подумал Ильдар, не открывая глаз. А ведь раньше он был единственным хозяином этой безлюдной пустоты, где, скрывшись от всхлипов и возгласов, от гудения и жужжания машин, можно было услышать ветер и надеяться однажды разобрать его слова.

– Я часто вижу вас здесь!
– послышалось из-за кустов. По ту сторону ливня из лепестков вишен.
– Я называю это место садом скорби! И вы скорбите! Я же вижу!

И все в Ильдаре всколыхнулось от женского голоса. Молодого. Он открыл глаза и понял, что в своей дреме сполз на деревянные доски скамьи, и забрался на них с ногами, подложив под голову смятый фланелевый пиджак.

Когда ветер сбавил порывы и перешел в режим затишья, убрав белесый заслон, Ильдар смог различить собеседницу. На соседней лавке сидела молодая девица со светлой, как будто намазанной побелкой, кожей, подведенными иссиня-черным глазами. Сами же глаза были голубыми с фиалковым отливом. Девица листала книгу короткими, местами обгрызанными ноготками. Черные волосы были убраны в тугой промасленный пучок, который она завязывала аптечной резинкой. Взятой из прошлого века.

– С чего вы взяли, что я скорблю?
– Ильдар сам не понял, зачем начал отрицать очевидное. «Старый дурак» - пронеслось у него в голове.

– Ну что, я не вижу, что ли?! У вас мешки под глазами. Уже пожелтевшие. Плачете. И давно. Меня не надо обманывать - я вас не знаю. И никому не расскажу. Хотите - даже забуду. Прямо сейчас. Дайте мне одну минуту!
– девица уставилась в одно из помутневших окон. И губами что-то бормотала - отсчитывала шестьдесят секунд.
– Ну все! Забыла!

Она сделала вид, что продолжила листать книгу. Ильдар потянулся в карман мятого пиджака за очками, чтобы разобрать название: Charles Robert Maturin «Melmoth the Wanderer».

За несколько часов до этой встречи девица вынесла книгу из Библиотеки иностранной литературы, которая находилась в десяти минутах ходьбы - вниз по Яузской набережной. Вынесла, естественно, тайком. Положила книгу под черный кардиган, и, локтем прижимая его полы, чтобы не выронить в самый ответственный момент, побрела прочь. Она часто так делала - брала книги из читального зала, те, что стояли на полках для общего доступа или у соседа, и бежала в соседние сады, где в тишине погружалась в готический мир, полный темной романтики и светлой грусти.

Спустя пару часов девица возвращала книги в библиотеку, вставляя между страниц лист из сада, в котором читала. Так в библиотеке образовался свой волшебный гербарий. Эти листья помнили руки той, что их срывала, и мысли, которые сквозь пальцы проникали в них навсегда.

– Я дочь недавно схоронил!
– решил объясниться Ильдар и заплакал.

– Плачьте. Я даю вам обещание - я сохраню ваши слезы в тайне.
– Девица прикрыла книгу, достала киви, чайную ложку и положила на скамейку Ильдару.
– Я не знаю, как это может помочь - но разделите со мной полдник.

Ильдар послушно взял предложенное и острым наконечником черенка разрезал киви на две аккуратные части, сок брызнул на светлые брюки, и он улыбнулся.

– Я не скрываю слез! Хотя признаюсь, плачущий мужчина - не самое лучшее зрелище.
– Ильдар протянул ей половину киви назад.

– Тогда зачем вы прячетесь в саду скорби?
– девушка покопалась в сумке и нашла вторую ложку. На этот раз пластиковую.

– Я не хочу ни с кем их делить, это последнее, что у меня осталось.
– Выпустил он из себя на тяжелом вздохе.

– А я с вами киви поделилась - так что мы квиты. Но, если хотите поплакать в одиночестве, я могу уйти.
– Девица засобиралась для виду.

– Останьтесь. И простите, что я не дал вам спокойно почитать книгу.

– Я вас заранее за все прощаю. Кстати...
– Девица подняла с земли сумку и, с пару минут покопошившись, достала со дна небольшого размера скомканный клочок бумаги. Когда она своими тонкими пальцами в брутальных перстнях его расправила - стало ясно, что это чек из магазина.
– Пришлось подобрать валяющийся на дороге чек, чтобы успеть записать. Вы же знаете, что если оттуда - она показала пальцем на верхушку старой осины, хоть как-то вносящую разнообразие в изобилующий вишнями сад, - что-то диктуют, то лучше сразу накропать на листке. Там два раза не повторяют! Ну же!
– она протянула ему чек.
– Берите! Я уже собиралась его выкинуть, а тут вы! Не правда ли, это знак судьбы, или во что вы там верите. Может, это вам просили передать...