Летчик глубоко вдохнул, словно и сейчас ему недоставало воздуха.

— А что на самом-то деле было с вами? — воспользовавшись паузой, нетерпеливо спросил Шустрый.

— Потерял сознание. Очнулся в каком-то крохотном помещении, заложенном со всех сторон тюками с марлей и ватой. Рядом, гляжу, лаборантка, Антонина Ивановна, наливает чай из термоса, мне подносит. А голо-ва-а! Гудит, будто шестерни там вращаются, мутит., слабость одолевает. С превеликим трудом спросил лаборантку, что со мной и где я? Вот тут-то она и сказала, будто русский доктор-фашист хотел умертвить меня. а она спасла… Надо, говорит, лежать тихо-тихо, а когда поправлюсь, тогда, дескать, она попытается вывести меня из госпиталя…

— Возненавидел я русского доктора так, что попадись мне тогда, клянусь, себя не пощадил бы, а его голыми руками задушил бы.

Могло ведь, братцы, и так случиться! Вот была б беда! — вырвалось у здоровяка Ларионова.

Летчик развел руками, дескать, он был бы не виноват, не знал, каков он, этот доктор, в действительности.

— А разве Морозов не входил туда, где вы находились? — спросил Антонов.

— Входил! — продолжал летчик. — Голос его частенько слышал… Заглянет, что-то отрубит Антонине Ивановне и тут же уйдет. И немцы часто туда наведывались. Но никто и подумать не мог, что за стеной из тюков с марлей и ватой в каменной стене есть ниша, а в той нише без прописки проживает русский летчик. Там-то я и пробыл без малого восемь недель. Намучилась со мной и Антонина Ивановна, и тот же доктор, которого я считал тогда своим злейшим врагом…

— Ну, а как же все-таки вы узнали, какой он есть на самом-то деле? — поторапливал Шустрый.

— Можно сказать, до самого последнего часа ничего не знал. Только в ночь перед побегом Антонина Ивановна открыла мне тайну. Оказывается, немецкие врачи решили испробовать на мне действие какого-то яда. А наш доктор решил не допустить этого. Вот он и сделал так, что я вроде совсем скончался. Меня уже и в коридор вынесли, чтобы после оформления каких-то документов снести в морг. Отсюда наш доктор и Антонина Ивановна перетащили меня в лабораторию. А с документами проделали какую-то махинацию, так что по всем статьям получилось, что нет меня в живых…

Летчик долго еще рассказывал со всеми подробностями о том, как мастерски и смело доктор и лаборантка организовали ему побег. Связной дед Игнат еще по дороге к партизанам слышал все это из уст самого летчика, но снова увлеченный рассказом, лишь под самый его конец вспомнил, что доктор Морозов наказал ему кой-что сообщить Антонову и побыстрее возвращаться в районный центр.

— Велено тебе передать, Петрович, что всю прошлую ночь напролет германы опять свозили на аэродром те длиннющие бомбы… Много их навезли! А какая в них сила заключена и чего их сюда везут раз за разом, вот это-то покамест не выведали.

— Что же немцам везти на аэродром, как не бомбы? — ехидно заметил Шустрый.

Антонов тоже не придал этому сообщению большого значения, однако в очередной радиограмме обо всем сообщил командованию бригады и был удивлен, получив в ответной депеше категорический приказ перебазироваться как можно ближе к аэродрому, усилить непосредственное наблюдение за ним н в кратчайший срок установить регулярную связь с нашими девушками, находящимися при аэродроме.

Ночью того же дня партизаны разместились в лесу, всего в семи — восьми километрах от аэродрома. Это позволяло постоянно вести наблюдение за воздухом, всегда своевременно узнавать и информировать командование о посадке на аэродром вражеских самолетов. Но такая близость к немецкому аэродрому была сопряжена для партизан с большим риском, дополнительными трудностями и лишениями. Во всех окрестных деревнях гитлеровцы держали усиленные гарнизоны. Партизанам приходилось круглосуточно нести удвоенную, а подчас и утроенную охрану своей стоянки. На радиосвязь с командованием радист каждый раз уходил то в одну сторону, то в другую; иначе вражеские пеленгаторы могли засечь его местонахождение. Трудно стало с продуктами и приготовлением горячей пищи. Только сознание важности выполняемой задачи вселяло в людей бодрость духа, выдержку.

На третьи сутки пребывания на новом месте партизаны радостно встретили свою любимицу Катю Приходько. Никаких новых сведений об аэродроме она не сообщила. На нем по-прежнему не было ни одного самолета, но работы по сооружению складов и подвоз авиационных бомб не прекращались.

Слушая девушку, Антонов совсем было приуныл. Намерения противника все еще оставались загадкой, хотя было ясно, что этому аэродрому немцы отводят какую-то особую роль. Не было ясности и относительно боевых свойств свозимых на аэродром авиабомб.

— А теперь послушайте, что обязательно велел сообщить вам доктор Морозов, — сказала Катя, рассказав все, что знала об аэродроме. — Позавчера, когда он возвращался в госпиталь после очередного посещения больного интенданта- гостя моего «хозяина», в его машину подсел сильно подвыпивший механик с аэродрома. Всю дорогу он болтал о непобедимости немецкой армии и в конце концов сболтнул, будто «к большевистским праздникам москвичам приготовлен большущий сюрприз! В Москве, дескать, будет такой фейерверк, что и здесь станет светло, как днем!»

До октябрьских праздников оставалось всего четыре дня. Не трудно было догадаться, что речь идет именно о них и о готовящемся крупном налете немецкой авиации на Москву. Но откуда немцы собираются преподнести свой «сюрприз»? Ведь по самым последним сведениям аэродром пустовал…

В тот же день Антонов передал командованию эту тревожную весть. И тотчас же последовал приказ: «Перепроверить достоверность слухов. Уточнить место хранения авиабомб, их взрывную мощь. Переходим на круглосуточный прием. О прибытии вражеских самолетов па аэродром радируйте немедленно».