Длительная беседа в Хельсинки между Брежневым и Фордом не привела к компромиссному решению этих вопросов (Форд признает в своих мемуарах, что определенную роль в этом сыграла ужесточившаяся позиция министра обороны Шлесинджера и начальников штабов, которые были решительно против каких-либо ограничений на крылатые ракеты, а также уступок по самому „Бэкфайеру").

Были, правда, достигнуты некоторые договоренности по отдельным вопросам, но они не устраняли принципиальное разногласие. В результате было решено, помимо дальнейшего обсуждения всех вопросов обеими делегациями в Женеве, вернуться к главным проблемам во время предстоящей поездки Громыко в США в сентябре на Генеральную Ассамблею, а также намечаемой поездки Киссинджера в Москву в декабре.

Соответственно в Хельсинки не нашел своего решения главный вопрос о конкретных сроках визита Брежнева в США (мы не хотели фиксировать дату встречи, пока не будет ясности с договором по ОСВ). Но в принципе была достигнута договоренность о значительной закупке в США зерна.

Через неделю после встречи Форда и Брежнева в Хельсинки состоялась моя беседа с Киссинджером.

Президент Форд, сказал он, хотел бы в неофициальной форме просить Брежнева все же определиться с его визитом в США, так как президент хотел бы внести ясность в свое собственное политическое расписание на ближайшие 5–6 месяцев. Если Генеральный секретарь по каким-то причинам считает целесообразным вообще отложить пока свой визит в США, то президент готов будет принять и это его решение без какой-либо обиды. Политика есть политика. Но президент просит определиться относительно визита.

Разговор зашел о пропагандистской обстановке в США, а именно о разгуле антисоветизма, раздуваемого средствами массовой информации и определенными политическими кругами.

Киссинджер признал, что эта разнузданная пропаганда начинает тревожить и саму администрацию. Президент и он сам перед поездкой в Хельсинки для подписания Заключительного акта общеевропейского совещания предвидели, что этот шаг президента вызовет определенную негативную реакцию консервативных кругов, но в целом, взвешивая плюсы и минусы, они считали, что администрация во внутриполитическом плане (с учетом предвыборной кампании) все же получит больше плюсов.

Однако совершенно неожиданно и для Белого дома, и для него самого все средства массовой информации, все консерваторы и либералы обрушились с тенденциозных, откровенно антисоветских позиций на документ, подписанный в Хельсинки, и осудили факт подписания его Фордом. Критика продолжается и сейчас, добавил Киссинджер.

Усиление вообще антисоветских выступлений в США и нападок на политику разрядки озадачивает Белый дом. Президент собрал специальное совещание по этому вопросу. Администрацию Форда обвиняли в том, что она „слишком мягка и уступчива" в отношении Москвы (и международного коммунизма в целом) и что вообще политика разрядки выгодна СССР, а не США.

Подобная линия — обвинения в излишней „мягкости" администрации в отношении Москвы — объединяла и консерваторов, и либералов, которые в то же время враждовали между собой по остальным вопросам. Консерваторы осуждали все, что было связано с переговорами по ограничению стратегических вооружений. Поэтому они обвиняли администрацию в том, что она „слишком много уступает русским на переговорах". Либералы осуждали администрацию за то, что она недостаточно твердо защищала „гуманитарные вопросы", особенно вопросы эмиграции из СССР, а также не осуждала преследование там диссидентов. И те, и другие подняли шумиху по поводу того, что Форд не принял Солженицына.

Даже вопрос о продаже зерна Советскому Союзу стал предметом антисоветской кампании (хотя продажа была выгодна американским фермерам) — население запугивали грядущим ростом цен на хлеб в самих США.

Как сказал в заключение Киссинджер, президент все же уверен, что его курс на разрядку в целом пользуется поддержкой рядовых американцев и он намерен его продолжать, хотя борьба в этом плане в ходе предвыборной кампании и будет нелегкой.

Надо сказать, что высказывания Киссинджера и содержащиеся в них оценки общего сложного внутреннего положения в США, отличавшегося резким всплеском антисоветской кампании, достаточно точно характеризовали положение вещей. Главный вопрос заключался, однако, в том, насколько администрация Форда в рамках надвигающейся сложной предвыборной кампании в США сумеет сохранить свой нынешний курс в отношении СССР и не поддаться искушению скорректировать его вправо в тех или иных аспектах с учетом внутреннего давления, которое на нее оказывается и будет оказываться в предстоящие полтора года. У меня были опасения на этот счет. Ведь не случайно министр обороны Шлесинджер в одном из своих выступлений договорился до „возможности применения Соединенными Штатами ядерного оружия против СССР" (мы заявили протест, Киссинджер ответил, что высказывания этого министра „не соответствуют позиции самого президента").

В своей телеграмме в Москву об этой беседе с Киссинджером я настойчиво рекомендовал определиться с датой новой встречи на высшем уровне, ибо отсутствие нашего конкретного ответа по этому вопросу стало вызывать раздражение в Белом доме, да и нам самим, видимо, следовало бы продумать перспективу отношений с администрацией до новых президентских выборов в США.

Эта телеграмма обсуждалась на Политбюро и подтолкнула советское руководство конкретно определиться в вопросе о встрече. При этом учитывался тот факт, что на февраль 1976 года намечался съезд партии, и Брежневу важно было добиться накануне съезда продвижения на американском направлении. Немалые надежды связывались с тем, что в ходе новой встречи с Фордом будет подписано соглашение по ОСВ.

13 августа я передал послание Брежнева Форду, в котором, в частности, указывалось: „Мы предлагаем сейчас, чтобы визит состоялся либо в конце ноября, либо в первой половине декабря, если это приемлемо для президента".

Президент тут же предложил начать официальную часть визита Брежнева в США с 16 ноября или с 15 декабря.

Казалось бы, вопрос о новой встрече на высшем уровне был окончательно улажен. Однако на пути к этой встрече оказались непреодолимые препятствия.