Не совсем было ясно, что именно имел в виду Картер, произнося свою речь. В американской прессе она была подана как „вызов советским лидерам". Представители администрации делали упор на ее уравновешенность. В Советском Союзе (да и у многих в США) впечатление было таково, что сам Картер склонился скорее к конфронтационной политике, чем к разрядке.

На другой же день после выступления Картера Вэнс не совсем уверенно сказал мне, что президент надеется, что в Москве воспримут его важную речь в Аннаполисе как „сбалансированную"{16}.

Я прямо ответил ему, что чем-чем, а „сбалансированной" речь президента никак не назовешь. Она, как легко можно угадать, вызовет отрицательную реакцию в Москве, особенно риторика в отношении „выбора", который мы, в Советском Союзе, давно уже сделали в пользу разрядки и о котором неоднократно говорили лично президенту на самом высоком уровне. И действительно, в Москве расценили речь президента как показатель того, что в Белом доме берет верх агрессивный курс Бжезинского, который чреват возвратом к „холодной войне".

В последовавшей затем откровенной беседе Вэнс сказал, что в основе всего этого (как и в общем публичном поведении президента в последние недели в отношении СССР), если говорить начистоту, лежит, по его мнению, психологический фактор — личное убеждение Картера в том, что и в США, и в Москве не воспринимают его как твердого и решительного президента.

Созданию образа нерешительного и колеблющегося — что, как заметил Вэнс, действительно имеет место — в немалой степени способствовали не только неудачи, которые потерпел в конгрессе ряд важных законопроектов, но и его спорные решения по нейтронной бомбе, согласие на снижение потолков стратегических вооружений на переговорах по ОСВ по сравнению с теми, о которых им уже было громко объявлено в марте прошлого года, и т. п. Сильно повредила репутации Картера внутри страны изнурительная борьба вокруг ратификации договоров о Панамском канале.

За ним закрепилась репутация не очень волевого и не особенно удачливого президента. Как считал сам Картер, таким воспринимают его и в Москве, которая бросает ему „жесткие вызовы".

У президента поэтому все больше проявлялась подозрительность в отношении намерений Москвы, которая, по его мнению, активно ищет разные обходные пути для получения преимуществ.

(Надо сказать, что подозрительность Картера относительно стремления Кремля сыграть „на бессилии президента", которую внушило ему его окружение, отнюдь не соответствовала действительности. Никто в Москве на таком „тезисе" не строил свою политику.)

Говоря далее о перспективе наших отношений, Вэнс высказался в том смысле, что, судя по всему, напряженность в наших отношениях сохранится еще какое-то время. Главную надежду он возлагает на ОСВ. Картеру трудно рассчитывать на переизбрание в 1980 году, если он не добьется каких-то положительных сдвигов в отношениях с СССР. Поэтому заключение соглашения по ОСВ имеет важное значение для президента.

Профессор Д.Гэлбрейт, сенатор Фулбрайт, крупный бизнесмен Кендалл, бывший посол Д.Кеннан и другие видные члены „Комитета в поддержку согласия между Востоком и Западом" опубликовали заявление, в котором выразили „огромное разочарование" в связи с речью президента в Аннаполисе, поскольку она оказалась неспособной разъяснить проблемы в отношениях между СССР и США. Она лишь бросила Советскому Союзу вызов — „принимать американские взгляды или пойти на конфронтацию". Комитет считал, что многие высказывания президента носили излишне провокационный характер и могли лишь способствовать ухудшению советско-американских отношений.

К этому времени стали поступать новые тревожные сигналы из конгресса США. Влиятельный сенатор Черч выразил мне серьезные опасения по поводу того, как Белый дом и лично президент Картер вели в последние месяцы дела с СССР. „За последние 2–3 месяца, — сказал он, — практически не было ни одной внешнеполитической инициативы, которую администрация хотела бы провести через конгресс и которая сталкивалась там с оппозицией, без того чтобы не использовать антисоветскую карту". Фактически, подчеркнул Черч, уже не конгресс, как это бывало в прошлом, а Белый дом являлся — вольно или невольно — застрельщиком антисоветской тематики. „Я говорю это в той связи, что при содействии Белого дома в конгрессе среди сенаторов растут настроения подозрительности, „ультра-патриотизма" в делах, касающихся отношений с СССР. А это ведет к тому, что атмосфера вокруг соглашения по ОСВ в конгрессе сгущается. Сенат может и не ратифицировать соглашение, если администрация не будет принимать энергичных мер". Сам сенатор считал, что лучше всего было бы, чтобы вопрос о ратификации соглашения по ОСВ рассматривался в сенате в начале следующего года — уже после выборов в конгресс и после некоторого выравнивания советско-американских отношений.

Сложности, которые создавала проблема диссидентов, усугубились в середине июня в связи с ожидаемыми в СССР судебными процессами над некоторыми из них („масла в огонь" добавили обвинения в США ряда советских граждан „в недозволенной деятельности").

В связи с тем, что в Москве было объявлено о суде над диссидентом Щаранским, Вэнс выразил серьезную озабоченность по поводу воздействия такой акции на отношения между обеими странами{17}. При этом он добавил, что глубоко сожалеет, что Москва сочла необходимым начать судебный процесс как раз ко времени его встречи с Громыко (Женева, 12–13 июля), вместо того, чтобы отложить его, скажем, на неделю. Москва тем самым поставила госсекретаря в крайне щекотливое положение во внутриполитическом плане. Вэнс бросил реплику, что Картер может теперь и не разрешить ему встретиться с Громыко. Через день Шульман сообщил мне, что Картер все-таки разрешил встречу Вэнса с Громыко, но намерен сделать „сильное заявление" в связи с судебными процессами в СССР над диссидентами. Одновременно будет объявлено об отмене поездки в СССР помощника президента по науке Пресса.

По словам Шульмана, очень бурно проходило обсуждение у президента срочной телеграммы из Москвы посла Туна, который настаивал на отмене встречи Вэнса с Громыко. Большинство склонно было поддержать предложение Туна. Вэнс выступил категорически против. Бжезинский за то, чтобы „временно отложить, а не отменить". Картер колебался. Решил аргумент Вэнса: в случае отказа от встречи с Громыко весь вопрос о встрече на высшем уровне между Картером и Брежневым может отодвинуться на неопределенное будущее с неясными последствиями для советско-американских отношений, которые и так находятся на весьма низком уровне.