– И не забывай никогда о будущем, – добавил Тимофей, – и о том, что у Бога нет времени. Тебе ли это объяснять, Миш? Если придется воевать, воюйте милостиво, воюйте праведно. Кто знает, какими христианами станут потомки ваших врагов? Какими горячими молитвами будут их молитвы за своих заблуждающихся предков? Для Бога ведь без разницы – что сейчас, что через сто лет. Может, через сто лет арабы или турки за любого врага христианства помолятся, он и спасется прямо сейчас. Взять хотя бы того же самого Фадлана. Господь видит его честную душу и постарается за это благословить его род большим христолюбивым потомством. И как знать, может быть родится от его семени какой-нибудь великий святой? Самое главное, чтобы на земле была территория, где смогут рождаться святые! Только за эту территорию стоит воевать! Любая другая война преступна!

Тимофей подумал и как-то грустно добавил:

– Хотя понятия «сейчас» и «сто лет» для Бога не имеют смысла. Ты же это знаешь. Они важны только для них – черкас указал на террасу, откуда пришел Михаил.

Там в луже крови лежало его изуродованное тело. Над ним склонился рыдающий Коэн: «Миша, Миша! Не уходи! – плакал он. – Что же я буду без тебя делать, Миша!»

– Ты хотел сказать «для него»? – удивился Беловский.

– Ишь ты, какой шустрый! Не для него, а для них! – повторил Тимофей.

– Но он же там один, я ведь уже тут, с вами?

– Не пахано, Миша, а боронишь! – опять рассердился Киприан.

– Неужели мне опять возвращаться туда?

– А ты как хотел? Кто за тебя дела доделывать будет?

У Михаила сжалось сердце при мысли, что ему вновь придется вернуться в страшную боль, в лужу грязной крови, перемешанной с пылью, в изломанное тело с раздробленными ногами.

– Нужно, Мишенька, нужно, – уже ласково добавил Киприан, – нужно потрудиться ради Христа.

– Как же не хочется, отцы родные…

– Понятно, дорогой, что не хочется. А Господу, думаешь, хотелось на крестные муки? Но – нужно…. Ты вот только подумай о том, что будет, если ты не вернешься и не сделаешь свое дело. Иди и смотри, если забыл!

Киприан подошел к Беловскому, властно повернул его влево и пихнул в спину. Вместо чудесного парка и ласкового моря он увидел засыпанные бетонной крошкой и стеклом пустынные улицы какого-то города с руинами то там, то тут вместо домов. По развороченному асфальту тротуара, сшибая и отталкивая друг друга, пробежали какие-то страшные люди, похожие на крайне опустившихся истощенных бомжей. Высоко в небе он увидел белые борозды выхлопов строя тяжелых бомбардировщиков. Но они, кажется, не стали бомбить и пролетели куда-то дальше. Заметив самолеты, странные люди куда-то исчезли, и он остался один. Где-то истошно кричал ребенок. Михаил пошел на крик, чтобы помочь ему, если чего-то случилось, но крик удалялся. Михаил побежал и заметил двух мужчин, которые гонятся за маленькой буквально двухгодовалой девочкой. Они бежали как-то странно, медленно и неловко, как это делают немощные старики или некоординирующие себя алкоголики, поэтому никак не могли догнать ребенка. Девочка исступленно кричала, бегала и пряталась от них между многочисленными припаркованными во дворе машинами, которые почему-то были все вскрыты и разворованы. Ее рот и глаза были так широко открыты, что казалось, будто ничего кроме них на ее худом личике нет. Из-за дальнего угла многоподъездного дома выбежала еще одна женщина и тоже стала что-то хрипло, с каким-то животным ужасом в голосе кричать. Догоняющие девочку уродцы на мгновение остановились, но, увидев, что девочка побежала по прямой навстречу женщине, припустились, ковыляя, за ней с новой силой и почти уже нагнали ее, но девочка изловчилась, резко повернула в противоположную сторону и побежала назад, как раз туда, где был Михаил. Папа, папочка!

Догоняющие ее люди не смогли также резко развернуться и как-то нелепо, неуклюже затормозив, заковыляли опять за ней. В это время Михаил уже оказался у них на пути и одним ударом сшиб обоих. Это были безобразные скелеты, обтянутые пятнистой кожей. Они буквально рухнули на землю без признаков жизни. Девочка тоже упала без сил на землю. Михаил поднял ее и взял на руки. Кожа на ее чумазом и худеньком личике была сильно обожжена, а из-под грязной вязаной шапочки торчали клоками жидкие волосики. Девочка сильно прижалась к нему и, тяжело дыша, положила головку на его плечо.

– Папа… – еле слышно прошептала она.

– Где твоя мама?

При слове мама девочка подняла голову и стала озираться по сторонам. Наконец она увидела ту самую женщину, которая кричала в дальнем углу двора. Но и она уже почему-то не бежала, а лежала на асфальте. Девочка протянула в ее сторону ручку и сиплым голоском прошептала:

– Мама!

Откуда ни возьмись, в пустынном только что дворе появились еще несколько таких же безобразных людей. Некоторые из них несли ножовки, столовые ножи или кухонные топорики. Михаил, расталкивая их, принес девочку к матери, которая нашла в себе силы подняться и, покачиваясь, пойти к ним навстречу, обливая слезами обезображенное язвами лицо. Но со словами: «Мишенька!», протягивая к нему руки, она опять опустилась на землю.

– Мишенька, Мишенька, наконец, ты нас нашел…

Беловский с удивлением присмотрелся к женщине и не поверил своим глазам:

– Лена?! Лена?! Это ты?

Лена обняла его ноги, прижалась к ним щекой и зарыдала. Михаил, с девочкой на руках, опустился перед ней на колени:

– Лена, что с тобой? Что тут происходит? Кто это? – спросил он, наблюдая, как сползшиеся со всех сторон скелеты рвут, режут на части и делят тех самых двоих, которые догоняли девочку.

Лена пробовала что-то произнести, но рыдания душили ее.

– Лена, Леночка, успокойся. Я тут. Все будет хорошо! – пробовал успокоить ее Беловский, обнимая ее плечи свободной рукой, но она лишь сильнее начинала рыдать. Наконец она немного успокоилась и смогла выдавить из себя:

– Мишенька, наконец, мы вместе!

– Вместе, конечно же, вместе!

– Мы так долго тебя ждали, Миша!

– Почему мы? Кто еще?

– Мы с Изволькой… – она кивнула на затихшую, на плече Михаила девочку.

– Это Изволька? – закричал он, – это Изволька?!