Во втором раунде Патрикеевна выявила свое нутро матерой феминистки. В-третьем…

– Федор Мартинович, мы ведь двигаемся традиционным путем? Как и в прошлый раз?

– Да, Иван Иванович, буду рад помочь вам.

Еще одна позиция закрылась. Неплохо. Правда, главные проблемы еще впереди…

В этот момент Волк повернулся к своей Лисовете и вполголоса осведомился:

– А что там с пидорами? Я не понял…

Патрикеевна пожала плечами. Мол, московские понаторели, как-нибудь разберутся, у них, гляди-ка, все схвачено.

Тяжелов в первый момент подумал, что ослышался. К пятидесяти годам уже и слух не тот… Слово «пидор» нельзя произносить вслух! Таково правило номер один современной деловой этики. Но вот Сакс всего на три года моложе, а по тому, как вскинулись его черные усики, ясно без комментариев: и он слышал. Юра Варнак, помощник Тяжелова и восходящая звезда корпоративного менеджмента, вскинулся было разъяснить политику фирмы, но Иван Иванович остановил его:

– Потом. На финише.

Юра кивнул понимающе. «Волнуется молодое дарование… Сейчас его выход».

– Что – на финише? – с оттенком «да, я нарываюсь» спросил Волк. – В смысле, я не понял, что – потом? Ведь что-то у нас будет потом, нет?

– Вот потом и объясню, – ответил ему Тяжелов.

Они посмотрели друг на друга как два пса – большой, серьезный, признанный вожак стаи, и поджарый, наглый, желающий проверить, не пора ли вожаку на покой. Волк первым отвел глаза. Но… не признал. Видно, что – не признал. Просто отложил выяснение иерархии до более удобного случая.

Тяжелов почему-то подумал, что Волк – в своем праве. Молодой злой волк.

– Ну а теперь, Юра, удивите нас. Вы знаете условия игры.

О да, еще бы ему не знать. Вакансий в Совете директоров «Рустеха» осталось две, а незакрытых позиций по кредиторским квотам – три. И если Варнак закроет сейчас все три одним ходом, ему полагается приз – оставшаяся вакансия.

Варнак встал, поправил галстук и нервно откашлялся. «Брось, парень, мы все отлично понимаем, что ты ничуть не волнуешься. У тебя был месяц на домашнюю работу, и ты ее, вот как Бог свят, довел до последней точки».

– Хочу представить вам, господа, Гарри Тандерболта.

Секретарша вкатила инвалидное кресло с афронегром ветхого возраста.

Сакс и Варнак, понимающе посмотрев друг на друга, принялись отыгрывать профессиональный дуэт аллегро ми-бемоль мажор. Сакс:

– Гражданин РФ?

Варнак:

– Вот уже две недели.

– Русский язык?

– В рамках необходимого.

– Медсправка по СПИДу?

– Идеальная.

– Сколько протянет?

– Не меньше года.

– Что защищал и когда?

– Регулярный участник маршей вузовских преподавателей в защиту права женщины на аборт. Зарегистрирован как почетный член Оргкомитета.

– Вузовский преподаватель?

– Тоже почетный. Раз в год на День благодарения в Портлендском университете имени святой Моники Левински читает студентам лекцию о том, как он в детстве видел преподобную Монику и что она была за человек.

Сакс повернулся к Тяжелову и сделал губами характерное движение: вопросов больше нет. Тогда Иван Иванович задал главный вопрос:

– Сколько?

Почетный член Оргкомитета булькнул нутром, пробуя на язык варварские русские слова, и произнес генеральную реплику:

– Трынацт тисеч ойробаксез манф… м-м-м-месячны.

Варнак покачал головой:

– Договаривались на десять.

Тяжелов прикинул: даже в этом случае вариант просто отличный. Специальное агентство по корпоративному квотированию содрало бы двадцать пять и никак не меньше. Молодец, Варначище, получишь свою вакансию.

Но и борзость спускать нельзя.

– Eleven thousand, – спокойно произнес Тяжелов.

Спидоафр издал возмущенное бульканье на смеси английского, русского и портового. Что-то про ущемление прав меньшинств.

– Федор Мартинович, ваш ход.

Сакс флегматично сообщил Тандерболту:

– I’m a lawyer. Eleven thousand. That’s enough.

Усики главного юриста воинственно приподнялись, словно у какого-нибудь аристократа, у герцога или, прости Господи, еще у барона какого-нибудь с богемными вкусами в момент решающей дискуссии о достоинствах имрессионизма.