— Почему же? Ведь и христиане верят предопределению. Ведь это одно и то же.

— Не совсем. Основание испытаний Божиих лежит на дне нашей души. Испытание нужно не для Всеведущего Бога, а единственно для нас. Оно открывает нам наше ничтожество, уничижает нашу гордость, сдерживает наши страсти, научает нас терпению, ведёт к смирению и покорности воле Божией. Вот для чего нужны нам испытания...

Собеседники забыли о чае. Высокие чашки белого фарфора курились паром, пузырьки пены образовались на поверхности, наконец и они растаяли.

—...И апостолы подвергались испытаниям. Пётр утонул бы в море, если бы Господь не простёр к нему руки. Некоторые из учеников устрашились бури.

— Что ж мудреного, что они испугались? И что это доказывает?

— Это доказывает, что вера их была нетверда. Испытание же не допустило их до опасной самоуверенности, самонадеянности в вере.

— Извините, высокопреосвященнейший... Конечно, мнение ваше я не могу отвергнуть... И пример из древнейшей поэмы в мире... Знаете, я когда слышал чтения из Книги Иова, признаюсь, в голове мелькали мысли сходные...

— Вот видите. Хорошо, что хотя и не читаете Святое Писание, но слушаете церковное чтение.

— А я с детства уж не знаю как и отчего, только привык обращаться к Николаю Чудотворцу... Право, и не думаешь, а что-то внутри тебя говорит... Только, владыко святый, искушения к нам приходят от искусителя!

— Конечно. Но Господь попускает и искушения и испытания. Нам дана свободная воля...

— Libre arbitre! — вдруг вспомнил недавний выпускник университета.

—...и при свободной воле все наши действия зависят от нас. Так ли?

— Да. Ежели не встречаем противодействия.

— К тому и речь веду. Вы желаете сделать что-нибудь доброе. Искушение наводит вас на недоброе. К чему вы тут склонитесь? К добру? Сила воли поборет искушение. К худу? Воля слабеет, и вы побеждены искушением.

— Оно конечно так... Да не всякому дана такая сила!

— Всякому, кто, не надеясь на себя, смиренно ищет её в молитве. Смиренным Бог даёт благодать... Кончим разрешение ваших сомнений. Бог не стесняет свободной воли в человеке, обращая, впрочем, нередко премудрое наше в безумное, абезумное мира в премудрое... Другими словами, исправляя сделанное нами зло и направляя последствия самих заблуждений к благим целям путями неисповедимыми.

— Понимаю.

— Благодать удерживает нас от зла. Попущение предоставляет собственной воле. Вот тут-то мы и узнаем, иные горьким опытом, сколь опасно предаваться ей и сколь надёжнее полагаться во всём на волю Божию.

Владыка встал, и Сушков мгновенно вскочил с дивана.

— Довольно на первый раз. Боюсь, утомил вас своей некороткой беседой. Дня через три-четыре, если вам не скучно со мною, пожалуйте об эту же пору.

Митрополит преподал благословение и проводил Сушкова до лестницы. Как мил и близок показался ему этот двадцатилетний мальчик, прямодушный и чистосердечный, но запутавшийся в сетях мирской жизни. Такой мог бы быть его сыном... Оборвав пустые фантазии, Филарет потупил взгляд, но не удержался и посмотрел на Николая, быстро сбегавшего вниз по лестнице. Хотелось, чтобы тот ещё раз глянул, чтобы улыбнулся. Но Сушков не поднял головы. Филарет отпустил перила и направился в комнаты. Ну, что расчувствовался! Всяк человек одинок. Мы уходим от родителей, а дети уходят от нас. Один лишь Господь всегда готов принять нас... И зачем шаркать ногами, не старик ещё!.. Дела об униатах ждут. Работать надо!

Молодой человек вышел в некотором головокружении. Он сел в поджидавшую карету, но при подъезде к Триумфальным воротам выскочил и пошёл пешком. Что-то новое, большое, доброе, тёплое распирало его изнутри. Он не чувствовал, идёт ли он или плывёт над землёю, пока чей-то окрик не остановил его на краю Патриарших прудов.

«Да что же это со мною?» — недоумевал Николай. Прожитые двадцать лет, казалось, принесли опыт и знания, и вдруг оказывалось, что все годы были лишь предвестием новой, подлинной жизни, которая открылась в покоях московского митрополита... И вмиг вспомнилось слышанное давным-давно от матери и няньки о радости вечной жизни и пустоте мира сего, и посеянное зерно веры зашевелилось, давая робкий росток.

Дома на Молчановке, в тихом бело-жёлтом двухэтажном особняке, его нетерпеливо ждали. В гостиной ярко горели свечи. Слепая тётка Авдотья Николаевна только подняла голову, а брат Андрей и сестра Прасковья так и бросились к нему навстречу. Он любил их, ценил их доброту и снисхождение к себе, но лишь сейчас осознал, как был глуп, когда улыбался над их наивно простой верой. Да ведь только так и можно верить. Только так!

До полуночи Николай рассказывал о беседе с митрополитом, припоминая все слова владыки, его интонацию, его молчание, а родные радовались возвращению блудного сына.

Бумаги, бумаги... Кипы больших и малых бумаг, желтоватых и голубоватых, грубо-плотных и тонких, с водяными знаками, исписанные то чётким писарским почерком с редкими замысловатыми росчерками, то скорописью дворянских знакомых, то корявой рукою сельского грамотея. В них официальные извещения и повеления, новости о лицах государственных и частных, донесения консистории, послания от генерал-губернатора, оправдания и прошения духовенства. И на всё требовалось его внимание и время.