Шрифт:
— Дмитрий Александрович! Ваше благородие!
Поняв, что спрашивают его, Брянчанинов долго всматривался в чисто одетого мужика, пока тот не заговорил сам:
— Батюшки, да на кого ж вы похожи! Едва признал!.. Дмитрий Александрович, меня папенька ваш прислал. Я — Силантий, кучер папенькин! Неужто забыли?.. Александр Семёнович приказали передать, что маменька ваша тяжело больна и хочет вас видеть. Так что едемте домой! У меня бричка за воротами, Александр Семёнович приказали лучшую тройку запрячь — вмиг домчу! Поедемте!.. Да, и друга вашего батюшка приказал тоже звать!
— Он болен.
— Вылечим!
Брянчанинов тупо смотрел на Силантия, не понимая, как этот мужик может вылечить друга Мишу. Домой... А где его дом?..
Силантий развернул прихваченный тулупчик и накинул на барина поверх рваненького подрясника. Брянчанинов медленно опустился на землю. От внезапного тепла его охватил озноб. В голове прояснялось. Домой... Он не бежит из монастыря — мать больна. Может быть, она умирает. Его долг увидеть её... Надо сказать отцу Леониду... А вдруг не отпустит? Так останусь здесь...
Силантий опустился на корточки рядом с барином и терпеливо ждал. Богомольцы с удивлением смотрели на молодого исхудалого послушника и чернобородого крепкого мужика с кнутом за голенищем, сидевших в молчании у стены квасоварни.
Вечером того же дня Брянчанинов и Чихачёв, закутанные заботливым Силантием в тулупы, тряслись в бричке по дороге на Козельск. Серое небо моросило мелким дождичком. Дмитрий приподнялся и оглянулся. Вдали оставались вековые сосны, дубы, ели, липы, сквозь которые светила монастырская колокольня.
Вот пропало за деревьями белое и золотое. Вот паром через Жиздру. Дорога побежала через луга, перелески... Прощай, Оптина!
Старец Леонид (в тайной схиме наречённый Львом) в тот вечер долго молился за раба Божия Дмитрия. Знал старец, что материнская болезнь окажется ложною, однако отпустил своего послушника, предвидя, что тому следует идти своим путём. Останься он в Оптиной — стал бы вторым Арсением Великим... [35] но и так служение предстоит ему немалое.
35
Останься он в Оптиной — стал бы вторым Арсением Великим... — Арсений Великий, преподобный Египетский, род. в 354 г. Очень знатный по происхождению, получил блестящее образование и был приглашён воспитателем детей императора Феодосия. Сильно тяготел к уединению и религиозным размышлениям, мечтал о подвиге и решился на него, когда услышал чудный голос с неба и принял его как призыв. Удалившись от мира, принял на себя обет молчания, делая исключение только в случаях решения важных вопросов духовного содержания. Светских книг не читал, науки оставил, только занимался ручным трудом. Слава о нём разнеслась далеко, и многие шли за советом к Арсению, однако нежелание общения с людьми заставляло его даже убегать от них. Скончался глубоким старцем, 95 лет от роду.
Глава 9
ХОЛЕРА
Страшная болезнь надвигалась на Россию с юга летом 1830 года. Петербургские власти рассылали циркуляры губернаторам и градоначальникам, возлагая главную надежду на создание карантинов. В Москве князь Дмитрий Владимирович Голицын особое внимание обращал на лекарей. Он распорядился увеличить количество коек в больницах и призвал студентов-медиков помочь в борьбе с болезнью. В августе разнеслась весть о первых смертельных исходах. Иные дворянские семейства, спохватившись, решились было отправиться в имения, но из города уже никого не выпускали. Москва притихла в ожидании беды.
В покоях московского митрополита на Троицком подворье в грозные дни ничего не переменилось, разве что были отменены его ежедневные приёмы нуждающихся. Конец августа — начало сентября была самая ягодная, грибная и овощная пора, но теперь келейники владыки с осторожностью принимали привозимые припасы. Раньше посылали на Болото, и там торговцы сами предлагали лучшее, теперь же во всём виделась зараза, и решили положиться на привоз из Троицы, с монастырских огородов. Во дворе подворья жгли костры, крепко веря, что дым отгоняет заразу. Запах дыма и хлорки потеснил в доме привычные запахи ладана и навощённых полов.
Из Петербурга до Москвы донеслось сильное неудовольствие на слово владыки, произнесённое 18 сентября. Недоброжелатели Филарета углядели порицание и осуждение государя в следующем месте слова: «Царь Давид впал в искушение тщеславия, хотел показать силу своего царства... Явился пророк и по повелению Божию предложил Давиду на выбор одно из трёх наказаний: войну, голод, мор...» Последующий призыв проповедника к общему покаянию, отказу от роскоши, чувственных желаний и суетных забав ради делания добра — не замечался.
Горячий характером Николай вначале оскорбился, ему стало обидно, а потом раздражение на фрондирующего митрополита овладело им. Царский гнев было кому поддержать.
Верный своим дружеским чувствам к владыке, князь Александр Николаевич Голицын, получивший к тому времени почётнейшее звание канцлера императорских и царских орденов, сочувственно сообщал: «Получив от Вас копию с известной проповеди Вашей, я немедленно её прочёл и поистине не только не смог найти в ней чего-либо предосудительного, но нашёл её назидательною, как и всегда нахожу Ваши слова; ещё моё мнение я сказал и Государю. Потом Его Величество сам читал Ваше слово и возвратил князю Мещёрскому, не сделав никаких замечаний.