После слов о погоде и сегодняшней службе владыка задал вопрос, ради которого и хотел видеть журналиста:

— Скажите-ка мне, Виктор Иванович, что вы думаете о «Православном обозрении». Вы так сильно разделали москвичей своими статьями, что и святитель московский взволновался. Письмо вот прислал. Пишет, что в журнале дух верный, что рассуждают о всяком лишь с православной точки зрения. У вас-то получается иначе... а?

— Объясняюсь, ваше высокопреосвященство, — ровным голосом начал Аскоченский, чувствуя, как внутри у него всё закипает. — Главнейшим долгом своим почитаю я утверждение истинных основ православия. Разоблачение писания отца Феодора Бухарева предпринял я единственно ради того, чтобы не допустить умаления православия перед лицом грязной и наглой современности. Изволите видеть: критик из «Православного обозрения» вздумал похвалить книжонку Бухарева — насквозь пропитанную духом века сего — за «оригинальность своеобразного воззрения на православие». Какое может быть своеобразие в деле веры? Какая может быть оригинальность в истолковании христианского учения, канонизированного Вселенскими соборами, раз и навсегда определившими один истинный взгляд на все догматы и предметы верования? Всё прибавляемое к сему в лучшем случае — суета, в худшем — ложь и хула!

Многое испытал к пятидесяти годам Виктор Иванович Аскоченский. Холодные ветры жизни быстро погасили прекрасные порывы и упования юности; измены друзей и смерть горячо любимой жены заставили усомниться в своих идеалах: преследования начальников отвратили от государственной службы... Ум яркий, но неглубокий в сочетании со скептицизмом и несмешливостью побудили его обратиться к журналистике. Бойкое перо Аскоченского вскоре сделало его журнал самым известным в обеих столицах и провинции. В то же время удары судьбы сильно помяли Аскоченского, но не убавили в нём веры. В шабаше хлынувших на Русь еретических, нигилистических, социалистических и иных идей он сразу увидел огромную угрозу для веры и церкви и ощутил себя призванным на борьбу с этим злом. Книга архимандрита Феодора Бухарева о современности и православии, в названии которой не случайно православие было поставлено на второе место, особенно возмутила его — то была прямая измена!

В молодости Аскоченский сам задумывался о возможности священства и монашества, хотя не чувствовал к сему призвания, однако и то и другое служение почитал очень высоким. И вдруг мальчишка, понахватавшийся вершков в семинарии и академии и волею случая делающий обычную карьеру черноризца, забывает свой священный сан и бежит навстречу веку сему, крича: «Ты прав! В тебе истина!..» Окажись он на месте Бухарева, как бы истово он служил! Как вёл бы за собою паству!

—...Он не православен, этот архимандрит! Вторая заповедь Господня говорит: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Бухарев же утверждает иную заповедь, современнейшую: «Смейся, веселись, гуляй, играй, живи в своё удовольствие, лови минуты наслаждения — вот тебе и счастье! На то балы, театры, моды, на то нам дана ци-ви-ли-за-ция!» Пятая заповедь Господня гласит: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут», Отец Феодор же утверждает заповедь от современности: «Все и всё — для тебя, а ты ни для кого и ни для чего! Иному нечем жить — пусть себе умирает, только бы тебе было хорошо!»

— Не слишком ли вы сильны в своих выражениях, Виктор Иванович? — Митрополит Исидор, считавший себя учеником Филарета и бывший некогда его викарием, не мог не ощущать, что подобные рассуждения принесли бы огорчение первосвятителю московскому. — Цензура пропустила, митрополит пропустил, а вы находите журнал вредным по направлению... Закрывать его, что ли?

— Отчего же, — мгновенно остыв, развёл руками Аскоченский. — Они — не Бухарев. Я им дал урок, в следующий раз призадумаются, кого хвалить и за что.

— А про Бухарева что скажете? Слышно, он через Головина выйти хочет на великого князя Константина, дабы напечатать своё толкование.

— Тут, владыка, у меня ответ один: костьми лягу, а не допущу! В давние времена авва Феодор Фермейский говорил: если ты имеешь с кем-либо дружбу и случится ему впасть в искушение блуда, то, если можешь, подай ему руку и извлеки его. Если же он впадёт в ересь и, несмотря на твои убеждения, не обратится к истине, то скорей отсекай его от себя, дабы и самому тебе не упасть с ним в бездну!.. Будемте стоять твёрдо на своём!

Снежок перестал сеять, небо очистилось. Ослепительно яркое солнце открылось в зените, осветив город за спиною отца Феодора и раскинувшуюся впереди слободу, занесённое снегом кладбище и неоглядные дали. Бухарев остановился, припоминая, где свернуть, но тут приметил темнеющую толпу у неказистого бревенчатого домика и решительно ускорил шаг.

Оказавшись на перепутье, удручённый неудачами, почти крушением всей своей деятельности, в которую всего себя вкладывал без остатка — и напрасно! — Бухарев спешил к своему духовному наставнику отцу Петру Таманицкому, известному далеко за пределами Углича.

Восьмидесятилетний отец Пётр более пятидесяти лет назад заболел падучей и был отставлен от священнических обязанностей, но именно тогда открылись в нём дары прозорливости и мудрости духовной. Поначалу иные смеялись над полоумным попом, бегавшим полуголым по городу и кричавшим «Пожар!», но поелику пожар действительно вскорости наступал в том месте, к отцу Петру начали прислушиваться.

Дурных людей он обличал, добрых наставлял и предсказывал им успехи или неудачи, иной раз не прямо, а иносказательно, заставляя при себе читать или петь, что-нибудь сделать или принести с недалёкого берега Волги. Подаренные ему вещи и деньги отец Пётр раздавал бедным, оставляя себе самую малость, на что его содержали родственники.

Ожидавшие возле крыльца приёма мужики и бабы расступались, давая дорогу монаху. Сотворив молитву, отец Феодор вошёл в избу.

В красном углу горницы под киотом с бледной лампадкой, сильно согнувшись и прислонившись боком к подоконнику, сидел старец. Белые с желтизной, сильно поредевшие волосы открывали высокий лоб, иконописно правильное исхудало-бледное лицо было обрамлено длинной белой бородою. Он с трудом поднял голову и глянул на вошедшего.

— А, пришёл... — неожиданно весело сказал старец. Глаза его вдруг загорелись, став совершенно молодыми. Иные называли его взгляд безумным, иные пророческим. Отец Феодор верил старцу. — Евдокея! — позвал старец и приказал вошедшей бабе: — Подай нам с отцом Феодором трапезу!