Клудде посмотрел на сердитых леших, могучего джинна и избитого Могуту.

– При мне, - признался он.

– Выкладывай.

Клудде послушно сунул руку в просторные одежды и вынул мешочек с зернами. Ставр тут же забрал его.

– Так это ты за мной следил, когда я к Никодиму ходил?
– спросил у оборотня Бурята.

– Кто же еще, конечно.

– А я никак понять не мог, думал, что какой-то сумасшедший куст в Лесу объявился, бегает с места на место, - признался Бурята.

– Кто бегает, это уже не куст,- отметил один из моховиков.

– Кусты не бегают, у них ног нет, - объяснил лешему другой.
– Без ног не побежишь.

– Ты это запомни, - посоветовал третий.

– Ага, не бегают. Непременно запомню, - пообещал Бурята и рассмеялся.

Вообще-то для смеха не было никакого повода. Но, с другой стороны, все закончилось так хорошо, что теперь и посмеяться можно было над всеми своими прошлыми страхами, ошибками и неудачами. Бурята смеялся так громко и заразительно, что к нему тут же присоединился Гудим, потом Холька и Ставр. А вскоре их поддержали все собравшиеся на поляне. Взявшись за руки, весело посмеивались Пелга и Селим, ухмылялся довольный Колотей, повизгивали и покатывались от смеха всегда серьезные моховики. Даже мрачный Гонта смеялся весело, во весь голос. И только Каливар, у которого болели ребра, не мог смеяться, но и он широко улыбался.

За всем, что происходило у корявого дуба, с недоумением наблюдала Фроська. Она ничего не могла понять. Нашла она Могуту, и кричала хорошо, громко, как Еропка велел. Потом Могуту стали бить. А сейчас все смеются. Все кроме Могуты. Как теперь будет с ее переводом в лешие?.. И Еропки нет, спросить не у кого...

– Зна-а-аю... Зна-а-аю...
– на всякий случай вполголоса прострекотала сорока. Но никто не обратил на нее внимания, и она решила, что сейчас лучше всего помолчать. Помолчать и посмотреть, что будет дальше.

Лешие собрались возле землянки Ставра. Они, как обычно, сидели на отполированных за многие годы до блеска бревнах, каждый на своем привычном месте. Здесь же расположился и Филипп. За ним рядком стояли, сопровождавшие водяного, Ефтей, Фитюк и Рында с распухшим носом. Младший подкоряжник Рында крепко держал новый трезубец и усердно что-то жевал, старательно наедая морду. В сторонке, но так чтобы все видеть и слышать присели моховики: те самые двое, которым Ставр неосмотрительно обещал, что, как только поймают воров, будет с ними разговаривать весь день. А за ними, тесной стайкой толпились еще не менее десятка рыжих-конопатых.

На дереве устроилась сорока. Она привычно делала вид, что дремлет, но внимательно наблюдала за всем, что делается на поляне. Ефросинья решила не ходить в лешие. Отказаться. Раньше она о работе леших не думала, ни к чему ей было. А теперь присмотрелось и оказалось, что у тех забот полно: то одно надо делать, то другое. И возле дерева дежурить, и дневник вести и за порядком на кордоне присматривать... Сплошные обязанности и никакой свободы: не полетаешь куда хочешь и не пострекочешь когда хочешь. Лешим быть, конечно, солидно, но свобода дороже. А уважение... Да после сегодняшнего ее еще как уважать станут. Всю оставшуюся жизнь можно будет рассказывать, как вместе с джинном и банником сражалась она против Могуты и других воров, которые украли зерна лингко. Теперь не только сороки станут ей завидовать, но все птицы, сколько их есть в Лесу. И даже красноголовый дятел, который до сих пор делал вид, что не замечает ее. Это еще кто кого теперь будет не замечать...

На земле лежали туго спеленатые крепкими веревками воры. Рты у них были заткнуты тряпицами, чтобы не вякали, не мешали разговаривать.

Из-за угла землянки, прижавшись к земле, чтобы его не заметили, сердито наблюдал за всем, что здесь происходило, недавно вернувшийся к своей норе, барсук Гоша. Подойти ближе он стеснялся из-за своего малинового цвета.

Лешие битый час рассуждали, как быть с ворами.

– Чего тут думать!? Чего тут рассуждать!?
– Гонта свирепо глядел на связанных.
– Утопить их всех.

– Не дам всякую дрянь в речку бросать, - возразил водяной.

– В болото, - разъяснил Гонта.
– Я про Хлюпошлепное болото говорю. Найти самую грязную, самую поганую бочажину и утопить.

– Пелга не пустит, - напомнил Ставр.
– Не для того она болота бережет, чтобы всякую погань там топить.
– У нее на болоте цветы и целебные травы.

– Nicht, топить, - не согласился и Клямке.
– Мы есть цивилизований обществ и для нас grossen стыд так поступаить. Даже такой поганец, как они имеет полный право leben.

– Ну и целуйся с ними, если они тебе так нравятся, - сердито уставился на него Гонта.

– Warum целоваиться? Целоваиться не лютший способ. Наказываить, конешно, надо. Крепко наказываить.

– Может быть не надо наказывать. Давайте простим их, - предложил Селий.
– Они и так уже наказаны. Вон у того, длинного, ухо распухло. А у Могуты лицо очень сильно поцарапано. Им больно, они страдают. Надо их простить и они больше не будут.

Еропка молчал. Еропке не хотелось ни о чем говорить. Могута, друг, с которым он столько времени вместе провел, оказался вором. Одним махом всех леших обокрал. И ради кого? Ради каких-то занюханых мухомористых иноземцев. О чем после этого говорить можно.