– 448 –

действительный суд, и добро, – как действительное спасение, как всесильное благо, которому самое физическое зло и смерть не могут служить внешней границей.

VI

Постоянному подвигу благотворения соответствовал и непрестанный молитвенный подвиг, – подвиг духа и бодрости. Евангелия сообщают нам, как требовал Он непрестанной, настойчивой молитвы от Своих учеников, как сам Он после утомительных дней проповеди и труда проводил ночи в молитве (напр., Мк. 1, 35; 6, 46; Лк. 3, 21; 6, 12; 9, 18, 28; 11, 1; Иоан. 18, 2). Наряду с внешней жизнью у Христа была Своя постоянная молитвенная жизнь, на которую мы находим в евангелиях столько указаний, кратких, но глубоко значительных для всякого, знакомого с историей той духовной жизни, которой Иисус положил начало. Это молитва о царстве, которой Он научил учеников, совместная молитва верующих, и это молитва уединения; это молитва во храме, который есть «дом молитвы», и это молитва в пустыне, и искушениях; блаженная молитва среди Фаворского света с ее видениями и откровениями и молитва в Гефсиманском саду с ее кровавым потом, «борение» крестной молитвы; евхаристическая молитва за трапезой с учениками; молитвы славословия, прощения, исцеления. Это целый мир молитвы, в котором жил Иисус и которым Он питался. И в словах к ученикам об исцелении бесноватого мальчика он сам указывает на соотношение между верой, молитвой и исцелениями. На вопрос учеников о том, почему они не могли исцелить мальчика, Он отвечает: «По маловерию вашему… сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста» (Мф. 17, 20), – в чем не без основания видели указание Иисуса на Его пост и одержанную в пустыне духовную победу.

Молитвенная жизнь Христа и Его подвиги благотворения проливают свет и на Его проповедь царства, объясняя нам, каким образом нравственное и эсхатологическое представление о нем являются нераздельно связанными сторонами одной и той же религиозной идеи. Царство Божие было для Христа божественной, духовной

– 449 –

реальностью, испытываемой Им в Его богосознании, «жизнью» бесконечно более интенсивной, чем всякая внешняя, чувственная, плотская жизнь. Это «огонь», который Он пришел низвести на землю. Ясно, что царство это строится не людьми, а Богом, Который Его дает и является Его деятельной силой. Со стороны человека требуется вера, молитва и аскез личной нравственной воли для его усвоения. Вера требуется не только от учеников, от носителей, проповедников царства, от делателей дела Божия, но и от всех, не только от того, кто дает, но и от того, кто получает: «веруешь ли?» – вот вопрос Христа, обращенный к тем, кто ищет от него помощи. «Все возможно верующему» – это результат духовного опыта, сознания пережитой духовной жизни, которая является и как дар человеку, и как задача для него. Те слова о вере, передвигающей горы, которые являются столь парадоксальными обыденному рассудку, запечатлены жизнью Христа и свидетельствуют о высшей интенсивности этой духовной жизни и о превозмогающем сознании близости Бога как всесильного и живого Бога с Его царством и силой.

Подведем итоги всего предшествующего рассуждения о «царстве». Царство Божие в евангельской проповеди понимается как нераздельное владычество праведного и милостивого Отца, от века уготованное в Нем Самом и имеющее осуществиться на земле или «прийти» в силе и славе. Оно есть высшая цель мирового процесса, как реализация божественного порядка, реализация Бога или божественной жизни на земле. Оно есть высшее благо, которое дается Богом, но вместе составляет цель и задачу человеческой воли, ее единственную истинную и разумную цель. Оно «уготовано» и «близко», и его пришествие на землю, долженствующее изменить образ «века сего» и как бы переплавить его в «век нетления», есть всемирное событие, зависящееисключительно от воли Отца и заключающее в себе суд всему миру, – суд, от которого спасутся лишь «сыны» и «наследники» царства. Спасение пришло уже и теперь в проповеди Христа, в «слове мира» и благовестил, которое должно примирить людей с Богом и показать им Его милость: «благотворение» Христа показывает, что слово Его заключает в себе не только субъективное добро, но и благо спасения; вера,

– 450 –

которая принимает это слово, оправдывает его, как жизнь и как силу, как деятельную мощь. Спасение, как спасение от суда, состоит ближайшим образом в самой тайне царства, которое приблизилось, но не раскрылось еще всеобщим образом в осуждение миру и которое открывается внутренним образом лишь тем, кто может в него проникнуть. Таким образом оно открывается в евангелии Христа; оно сеется в Его слове, но слово это есть могущественное Божье слово, которое не возвращается праздным к своему источнику (Ис. 55, 10–11).

Какова бы ни была наша субъективная оценка этих представлений, разделяем ли мы их или нет, мы должны признать хотя бы их историческую действительность. Это подлинные евангельские представления, которые мы должны постараться выяснить с тою объективностью, какая нам только доступна, не влагая в них ничего от себя, и с полною готовностью исправить всякую невольную погрешность. Согласно этим представлениям, царство Божие, приходящее в Духе, имеет явиться в силе, и Христос есть его провозвестник или пророк, его царственный носитель, помазанный Духом, и его священник. Здесь от представления о царстве мы переходим к представлению о его средоточии, о Христе, причем основанием этого представления служит личное самосознание Его, насколько оно раскрыто в Его слове.

а) Представление о Духе

Человеческое богосознание Иисуса есть реальное, а не призрачное или мечтательное. Бог не есть Его мечта, идеал, идея или одна из Его мыслей, находящихся в периферии Его сознания; это средоточие Его сознания, Его мысли, слова и дела. Оно «пребывает», «почиет» в Нем как духовная сила. Поэтому и «познание Отца», которое он завещал Своим ученикам, определяется не как рассудочное познание, а как подлинный «Дух Отца».

В последнее время только научная мысль стала обращать внимание на так называемые явления и

– 451 –

действия Духа в раннем христианстве, и, как нам кажется, здесь находится точка соприкосновения между научной и религиозной мыслью, которая должна послужить основанием для объективного исторического понимания многих существенных особенностей первоначального христианства. Здесь опять-таки самая оценка факта, самое религиозное отношение к нему зависят от веры каждого из нас, и наука не может решить за человека, верит ли он или нет в божественное содержание данного факта. Этот вопрос веры или оценки ставился в эпоху Христа в самой решительной форме: есть ли Дух Его истинный и святой или же лживый и нечистый, есть ли Он истина или ложь, обман, исступление безумного? Но уже самая постановка этого вопроса, самые споры о Духе показывают, что речь шла о некотором действительном духовном явлении, об особого рода пневматическом состоянии, об особенного рода сознании, слове и деятельности.

Мы напомним прежде всего ветхозаветные представления о духе [602] . Мы знаем, что наитием духа объяснялись пророчества, видения, исступление – как пророческое, так и болезненное даже, причем в последнем случае разумелся злой дух, точно так же как и в случае исступления лжепророка. Наитием объяснялся всякий могущественный аффект, под неудержимым импульсом которого действовал человек. Пророки действовали под наитием Духа Божия, лжепророки – под наитием своих духов. Внешние признаки, по–видимому, нередко бывали однородны, так что в отдельных случаях число пророков получало решающее значение, напр. для Ахаба (3 Ц. 22). В древности пророки поэтому нередко составляют как бы особые общины, напр. пророки, встречающие Саула (1 Ц. 10), или bene nebiim при Елисее. Внутренними критериями истинного пророка служили сила вдохновения, сила слова и его правда. В апостольской церкви явления «духа и силы» служили главным свидетельством апостолов: «Дух», засвидетельствовавший Христа, засвидетельствовал и Его церковь. Дух проявлялся во множестве «даров» – во вдохновенном исступлении (Д. 10, 10; 2 Кор. 12, 2), в глоссалалии или говорении «ангельскими», непонятными человеку языками (Д. 10, 46; 1 Кор. 14), в даре