– 436 –

еврейским пророкам, Иисус проповедует суд и спасение, соединяя и то и другое в евангелии царства, причем не только спасение, но и суд Он понимает глубже, чем те, кто Ему предшествовали. Сознание безграничного могущества и величия Божия, безмерного превосходства и силы Творца над тварью, наполнявшее пророков Ветхого Завета, наполняет Его в еще большей мере и находит новое содержание в Его проповеди. Это сознание нередко упускается из виду теми моралистами, которые видят в евангелии лишь мораль – все равно, рассудочную или сентиментальную, мораль любви без суда и без силы. Такие моралисты, видящие в Божестве лишь внутреннее или «имманентное» добро, не только проглядывают действительное учение евангелий о святости Бога, о Его противоположности миру и о суде над миром, но умаляют значение того добра и той любви, о которой они так много говорят и которую можно оценить должным образом, лишь уяснив себе ту безмерную противоположность, какую она побеждает собою в сознании Самого Христа. Все величие сыновней любви и свободы, все значение мира и спасения, поведанного Христом, теряется в наших глазах, если мы не отдаем себе отчета в Его представлении о всемогуществе и святости Отца. «Страх Божий есть начало премудрости» не только в Ветхом Завете, и если «совершенная любовь изгоняет страх», то надо понять смысл этого «страха», чтобы понять совершенство любви. Поэтому в связи с учением о царстве нам надо рассмотреть здесь учение о святости Бога, о Его противоположности миру и о Его суде над миром.

Мы уже говорили о том, что современным Христу иудеям нередко без достаточного основания делается упрек в «трансцендентности» их понятия о Боге, соединявшегося с понятием о Его «святости». Разумеется, Христос глубже всех понимал имманентное отношение к миру со стороны того всеведущего и всемогущего Бога, без воли Которого волос не может упасть с головы человека. Но с другой стороны, Он глубже понимал Его трансцендентность, Его святость, Его противоположность миру. И если в евангелии от Иоанна всего сильнее и ярче раскрывается внутренняя сторона учения о царстве, имманентное отношение Бога к человеку в полноте совершенной любви, то в нем же всего резче проводится антитеза

– 437 –

между Богом и миром. Но и помимо четвертого евангелия, у самых синоптиков Христово учение о святости Отца и Его трансцендентности раскрывается со всею полнотою, в особенности в сравнении с учением фарисеев и книжников.

«Да святится имя Твое» есть первое из прошений «Молитвы Господней». Фарисеи чтили это «святое имя» и старались обходить его в своих клятвах; для Христа всякая клятва является нечестием. Фарисеи чтили храм, но допускали в нем рынок, один вид которого являлся Иисусу оскорблением святыни. Фарисеи чтили святость брака, осуждали прелюбодеяние, но допускали развод; Он осуждал вожделение и видел в разводе нарушение святости брака. Фарисеи соблюдали ритуальную чистоту во имя идеала левитской святости; Христос во имя того же идеала – «будьте святы, ибо свят Я, Ягве, Бог ваш» – осуждал нечистоту внутреннюю, нечистоту сердца и помыслов. Здесь было не противоречие с «законом святости», а, наоборот, наиболее интенсивное утверждение именно святости Божией в ее удалении от всего мирского. Отсюда вытекают все те требования Христа, которые ужасали самих апостолов, как безмерные, – Его требования отречения от мира, вражды к миру и всем мирским узам. Начало этой вражды – в самой святости Божией; и если современники думали, что Мессия несет с собой мир, то Иисус говорит, что Он принес меч и разделение.

То же противоположение между Богом и миром, царством Божиим и всяким мирским человеческим царством, построенным на порабощении и насилии (Мк. 10, 42), сказывается и в апокалиптическом учении Христа сравнительно с другими апокалипсисами того времени. Национально–политический элемент изгоняется вовсе, и врагом «царства» является не римский кесарь, не римская империя или иная держава, а «князь мира сего», то сатанинское начало, тот дух зла, который лежит в основании вражды мира с Богом и противополагает человеческое Божескому. Внешнее господство над миром приобретается путем компромисса с ним, путем подчинения или поклонения тому, чему служит мир; постольку заповедь: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему Единому служи» – заключает в себе не только осуждение служения маммоне или властолюбию, но и осуждение тех

– 438 –

мессианических чаяний, в которых царство Божие рисовалось в виде человеческой монархии. «Никто не может войти в дом сильного и расхитить имущество его, если сперва не свяжет сильного и тогда расхитит его дом» (Мк. 3, 27). Против этого «сильного» боролся Христос, а не против римлян и эллинов. Надо победить мир в его духовном принципе, в его самоутверждении и самоначалии, в его вражде против Бога.

III

Едва ли можно найти представление, более претящее современному миросозерцанию, чем представление о сатане или о царстве сатаны. Отсюда еще не следует, однако, чтобы научное или философское исследование об учении Христа могло обходить это представление, которому в жизни Христа соответствовал реальный нравственный опыт. Евангелия сообщают нам, что в начале своего служения, непосредственно после крещения, Иисус удалился в пустыню, где пребывал сорок дней в молитве и посте и был искушаем сатаною. Только близорукая критика может признавать невероятным этот рассказ евангельский, подтверждаемый столькими аналогиями, почерпнутыми из религиозной жизни множества подвижников самых различных времен и народов. Оставаясь верными нашей исходной точке, т. е. не покидая почвы несомненных психологических и нравственных фактов, мы полагаем, что даже и тот, кто не верит ни в Бога, ни в сатану, может вполне допускать возможность видений, в особенности для человека, живущего духовною жизнью, для постника, молитвенника, подвижника. Психологи или физиологи, исходя из того что все наши восприятия имеют свою физиологическую основу в нашей нервно–мозговой деятельности, могут объяснять по–своему и высшие проявления человеческой духовной жизни. Но если при объяснении внешних восприятий было бы нелепо ограничиваться одной ссылкой на физиологию нервной системы, то было бы еще более нелепо, говоря о духовной жизни человека, ограничиваться признаниями того, что и она имеет свой физический коррелят. Ясно, что ни историка, ни философа подобное

– 439 –

утверждение еще ни на шаг не подвинет. Ибо если видеть во Христе только человека, только подвижника, подобного прочим, то и тогда историку христианства важно знать: сводятся ли данные видйния Его лишь к случайному, болезненному возбуждению галлюцинирующего воображения вне всякой связи с духовною жизнью или же они являются как бы объективацией внутреннего духовного опыта, выражением реальных фактов и начал духовной жизни, достигшей наибольшей интенсивности, превозмогающей силу внешних впечатлений?

Евангельский рассказ сообщает нам о духовной борьбе, пережитой Иисусом в пустыне, после того как Он при крещении услыхал голос Отца, признавший Его Своим «возлюбленным Сыном», т. е. Мессией. В видйниях, о которых повествуют евангелия Матфея и Луки, раскрывается нам великий нравственный смысл этой борьбы, результатом которой определяется вся последующая деятельность Христа: Он поборол искушения еврейского (ложного) мессианизма. Если бы Он, хотя бы в духе, хотя бы в видении, мог пасть перед ними и преклониться «князю мира сего», Он не был бы тем «Сыном Божиим», каким Он Себя сознал; если бы Он хотя бы в видении согласился обращать камни в хлеба, искать внешнего засвидетельствования Своего мессианического достоинства, искушая Бога, или если бы Он в пустыне прельстился фантасмагорией «всех царств мира со славой их», – мир мог бы пойти за Ним, но в Нем не было бы «помазания свыше». Искушения, которые Он поборол, были противу–Христовы искушения, и Он поборол их навсегда. С высоты Своего Богосознания, в непорочной чистоте Своего духа Он видит эти искушения как нечто безусловно отличное от Него, противное и враждебное Ему, – как сатану. И Он противополагает им Бога, словом Которого Он живет и Которому одному Он служит и поклоняется. Эта борьба была подвигом, которым началось служение Иисуса, и крест Его был лишь концом этого подвига; начало и конец связаны между собою, и недаром в голосе Петра, который «прекословил» Его кресту, Он слышит голос «сатаны», искушавший Его в пустыне.