Ковалевский взял его под руку и направился в кабинет. Савицкий слабо упирался…

— Петр Александрович, — громко произнес с порога Ковалевский.

— Ну, зачем же? Я ведь обратился к вам, — тихо бормотал Савицкий.

Киреев прикрыл ладонью глаза, разглядывая Савицкого.

— Вот. Валентин Николаевич просит, — проговорил было Ковалевский.

— Я ничего не прошу! Зачем же? — раздраженно выкрикнул Савицкий.

Киреев поднялся с кресла.

— Валентина Николаевича смущает мое присутствие. Как всегда.

— Пожалуйста! — Ковалевский отошел к столу. Было непонятно, к кому он обращается. Переждал. Обернулся к Савицкому: — Ваша просьба целиком в компетенции Киреева. Мне неловко вмешиваться, — Ковалевский взял графин и вышел в соседнюю комнату, где находился водопроводный кран.

Савицкий принялся разглядывать свои ногти, затем резко обернулся и пошел к двери.

— Напрасно вы, — вслед произнес Киреев. — Я готов для вас сделать все, что в моих возможностях.

Савицкий молчал.

— Вы несносный. Подозрительный, несносный человек, — произнес Киреев, глядя в сутулую спину. — Придет время, и вам будет стыдно. Ох, как стыдно. Когда-то мы были друзьями, Валентин…

Савицкий вышел из кабинета.

— Я согласен, черт возьми. Наблюдайте. Сколько необходимо! — крикнул Киреев в дверь и обернулся навстречу Ковалевскому. — Вздорный старикан! Эта улыбочка… — Киреев попытался овладеть собой. — Извините. Сорвался… Нервы.

Ковалевский поставил графин, наблюдая, как успокаивается вода.

— Неужели все эти годы вы не разговариваете? Поразительно. Работаете в одной лаборатории…

— Совсем стал неврастеником. Извините, — Киреев прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Ковалевский подошел к нему:

— Послушайте, Петя… Может, мне с ней поговорить?

Киреев усмехнулся:

— Надо знать эту женщину. Это давно назревало. Я все видел, но ничего не мог с собой сделать. Да и не знал, что… Сняла комнату, живет одна. Почему? Нелепо.

Ковалевский присел на подлокотник кресла. Что можно сказать в таком случае? Напрасно он заговорил об этой непонятной истории. И успокаивать — глупо.

— Почему она ушла, Рома? Столько лет были вместе. И ушла… Ладно, хватит об этом. — Киреев вытащил платок и принялся вытирать ладони. — Вчера получил телеграмму. Меня вызывают в Москву. С чего бы? Не знаете?

— Знаю. Вас рекомендуют на мою должность.

Киреев резко обернулся в сторону Ковалевского:

— Кто рекомендует?

— Я.

— Позвольте, позвольте… Не понимаю. А вы?

— Ухожу. Поручили заняться организацией Института радиоастрономических проблем.

— Да? — Киреев уже овладел собой. — Допустим… Как вы заметили, я забыл свои очки. И мне трудно разглядеть перспективность вашей рекомендации.

— Бросьте шутить. К чертям! — проговорил Ковалевский и подумал, что он не ошибся, что он действительно видел неприязнь в глазах Киреева. Видел явственно, ведь впервые встречался с его глазами не через стекла очков.

Ковалевский раздраженно заходил по кабинету широким шагом. Странной походкой, выворачивая носки внутрь, словно цеплялся за невидимые скобы на паркете пола. От стола к двери и обратно. Остановился. Как раз на рыхлой тени, так напоминающей резиновый коврик. Киреев отодвинулся. Тень, колыхаясь, метнулась из-под ног Ковалевского…

Ковалевский взял Киреева за руку. В больших сильных ладонях спряталась белая пухлая рука. Будто в муфте. Контраст был настолько велик, что казалось странным, как они могут быть ровесниками, докторами наук, работать в одной области, знать друг друга четверть века.

— Знаете, в чем между нами разница, Петр Александрович? — Ковалевский слегка картавил, и от этого его голос звучал искренне и проникновенно. — Я всегда твердо знаю, чего хочу. Вы — наоборот…

— В этом мое счастье, Роман Степанович, — серьезно ответил Киреев и высвободил руку. — Почему вы полагаете, что я хочу заведовать отделом?

— Больше некому. Доктор наук, профессор. Дельный организатор.

Киреев пожал плечами:

— Я прежде всего ученый, Роман Степанович…