Паша вспомнила теплушку, в которой ехала на фронт: вот так же там шутили и смеялись, пока не попали под обстрел под Ельней. Она смотрела на гимна­стёрки, и ей вдруг представились пятна крови на них, от боли страдающие лица. Для них война начнётся через несколько дней, и лишь один бог знает, кто из этих весёлых, исхудавших парней останется жив.

Пока Борька спал, Аня неторопливо и обстоятельно рассказывала, как она ре­шила ехать в Алешки, чтобы глянуть на Борьку:

– Прихожу на работу отпрашиваться, а начальник не отпускает. Чего, говорит, удумала, не такое нынче время, чтоб разъезжать. Да как же, говорю, сестра с му­жем в разводе, сам он неизвестно где, мать на фронте . мальчик без отца-матери. А сама думаю: забирать Борю не буду, разве плохо ему с дедом да бабкой? Только посмотрю и - обратно .

Приехала, вошла в калитку, да так и замерла на месте: выбегает заморыш, словно он всё время ждал у этой калитки, кричит: «Мама, мамочка моя дорогая, ты приехала!» А сам весь дрожит, худенький, грязный. Прижала его к груди - и думать не думала, что он помнит меня. Гладит щёку мою, глазёнки блестят от радости, и всё тараторит без умолку: «Ты теперь будешь жить со мной, мамочка? Я буду спать с тобой. Ты больше не уедешь, да, мамочка?»

Я слова не могу вымолвить, сердце разрывается, как же я теперь его оставлю? Тут дед вышел, за ним бабка Оля, невестки - одна, потом вторая - все собрались. И стали причитать, как им всем тяжело .

– Неужели и Зинуля жаловалась?

– Да нет, особенно за всех старалась Галка, жена Жоржа. Я решила: будь что будет, заберу Борьку! Так им и сказала. Принялась ребёнка мыть, одевать. И никак слёз не остановлю. Скоро и отец откуда-то явился, улыбается: «А, Анюта приехала! Здравствуй!» Ну, думаю, не отдаст сына. Но он только помрачнел: «Я сутками дома не бываю, на мне хозяйство разваленное . А тут - две невестки со своими детьми, не ладят меж собой, старики слабы здоровьем, смотреть за всеми не могут». Вечером собрал кое-каких продуктов, отвёз на станцию: с тобой, гово­рит, Борьке будет лучше.

Доехали мы до Поворино, а оттуда с эшелоном до Воронежа. Приехали до­мой, посадила я Борьку на кровать и опять в слёзы . Да что же, говорю, я с тобой делать буду, господи! Завтра мне на работу, а тебя куда? А он мне: мамочка, ты иди на работу, а я буду сидеть здесь тихо-тихо и ждать, только не вези меня об­ратно . И заплакал.

Тут я пришла в себя - мальчик ты мой, никуда я больше тебя не повезу, будем жить как-нибудь вместе. Так и стали жить: я уходила на работу, а Боря взаперти сидел один; еды ему наготовлю, а он сам и поест, потом играет с игрушками. Купила ему трёхколёсный велосипед - уж так он радовался! Так целыми днями и катался по комнате, пока не приду.

Узнал об этом начальник, вызвал и давай костить меня: дурья ты голова, ре­бёнок не твой, зачем его привезла, под военный трибунал пойдёшь. Слава богу, главврач помог.

Потом приказали готовиться к эвакуации. За нами прислали машину, никаких вещей брать не разрешили, только чемоданчик с Бориной одеждой. На станции погрузили нас в товарный вагон-теплушку - посередине стояла железная печка. Вагон с нарами, битком набит. Нам место досталось у входа, двери открывать нельзя, часто бомбили. Через двое суток на какой-то станции нас высадили из вагонов, привели в станционное помещение, накормили, дали хлеба... На следую­щие сутки подали пассажирский состав и стали всех распределять по вагонам. Нам с Борей повезло: попали в комсоставский и даже устроились у окна.

Здесь я познакомилась с Верой Петровной, она ехала с тремя дочками - две­надцать, девять и шесть лет девочкам. Муж, старший лейтенант, - на фронте. Ехали мы почти два месяца вместе . Я всей душой полюбила эту замечательную женщину. Сама с тремя детьми - и нас ещё выручала из всех бед. Никогда этого не забуду.

Прибыли в Алма-Ату, там нас не приняли, отправили в Манкент, где и рас­пределили по колхозам. Мы с Верой Петровной попали вместе в аул Кара-Булак и поселились у деда Бекбулата Исаева. Он жил с женой и внуком Абдунаби, ро­весником Бори. Боря сразу с ним сошёлся, подружился, хорошо научился разго­варивать на их языке - потом даже стал у нас переводчиком.

На воинский учёт мы стали ещё в Манкенте - через месяц меня вызвали в во­енкомат. Вера Петровна получила деньги и карточки на хлеб, а мне ничего не выдали. Военком сказал мне - аттестовать ребёнка не могут, так как на запрос о его матери пришёл ответ, что сведения о ней отсутствуют. Уж не знаю, что было бы с нами, если бы не Вера Петровна! Пока я на работе, она вместе со своими детьми кормила и Борю, присматривала за ним. Потом она переехала на другую квартиру, нам стало труднее.

Глава 13

БОРИС МАРЧУКОВ: ЛИНИЯ СУДЬБЫ (из воспоминаний)

Прямоугольный глухой дворик, залитый ослепляющим, горячим светом, я хо­рошо вижу его: глинобитные белостенные мазанки, сараюхи по периметру, телега с оглоблями на земле, небольшой навес с жердями-подпорками. Одна из дверей ведёт в нашу каморку...

Молчаливый старик, с морщинистым, тёмным, как брошенное возле стены конское седло, лицом, смотрит на меня сощуренными донельзя глазами-щелками, показывая жестом, чтоб я подошёл. Я подхожу, и моя ладошка оказывается в его узловатой, тёмной руке.