Доктору Лёня сказал, что дома больные старики остались, что уезжал на один день. К его удивлению, доктор отнёсся к нему благожелательно. Он сказал: «Да, я понимаю, может быть, Вы погорячились? Чего ни бывает! Если Вы письменно откажетесь от ранее написанного Вами, то поедете домой».

Леонид написал, что ошибался и раскаивается, и его отвезли на вокзал и по­садили на поезд, заранее купив билет.

Так он и жил с родителями, выращивая овощи и цветы. В колхоз идти отказы­вался, не хотел работать и в хозяйстве Ивана. Человек эрудированный, образован­ный, начитанный - тем не менее, не хотел слышать ни о каком трудоустройстве в госучреждение.

Леонид из всех братьев выделялся могучим телосложением, немногословно­стью. Читал он много, любил играть в шахматы. С одной стороны, для родителей было неплохо иметь под боком хоть одного сына, с другой - все Марчуковы были единодушны: человек талантливый не должен хоронить себя в затворничестве. Но Леонид твёрдо стоял на своём: все уговоры были бесполезны!

И в этот осенний вечер сорок шестого года Зиночка вновь вела разговор о Лёне, и Иван в который раз обещал повлиять на брата. За ужином она рассказала, что получила письмо от Жоржа: он служит на Дальнем Востоке, в Переясловке, штурманом полка. С Галкой расходились («Ты же знаешь Галку, вытворяла без него бог весть что!»), но потом сошлись снова, у них подрастает дочь Римма, со­бираются завести ещё одного ребёнка.

– Зиночка, вот ты всё о братьях печёшься, а сама-то как? Трудно, поди, одной? Хоть бы сходила куда!

– Ходим изредка со Славкой к Мильманам. Какие милые люди! Я таких не встречала. Нина Андриановна - та ко мне как к дочери, хоть и старше не на­много.

– А как Давид? Летает? Шевелюра такая же, больше моей?

– Давида Ильича, как и тебя, дома не бывает. Ты - как ветер в поле, а он воюет с ветрами в небе . Спрашивал о тебе.

– Завтра обязательно к ним зайду! Иногда гляну в небо на самолёт - аж сердце защемит! Это Мильман приобщил меня к небу. Никогда не забуду, как прыгал с парашютом, когда учился в СХИ. Да уж видно судьба моя в земле зарыта! Но так хочется снова подняться в небо! Может, уговорю Давида?

Не знал Иван, что меньше чем через год он поднимется в небо, но при обстоя­тельствах, которых никак не мог представить.

* * *

Случилось то, что Иван никак не ожидал. На торжественном собрании пер­вый секретарь обкома вручил ему орден «За трудовую доблесть» и объявил о при­суждении денежной премии за «значительные успехи» и перевыполнение плана по «основным показателям».

Столько поздравлений от коллег Иван никогда не получал. Подходили пожать руку совсем незнакомые люди, объявились сокурсники по институту, работавшие теперь в разных районах области и в Воронеже, в управленческих учреждениях. Многие это делали искренне, а многие - в особенности руководители соседних колхозов - с непонятными ухмылками. Пройдёт много лет, прежде чем Иван пой­мёт: лучшее место не впереди, а в «середнячках», когда тебя и не ругают, но и не хвалят. Оказывается, в серединочке - место теплее, надёжнее.

Тогда же он искренне радовался успеху. Накупил шампанского, конфет, ре­шил отпраздновать награду вечером, вместе с Зиночкой, у Мильманов. Тем более, Давид Ильич был дома. Но днём ещё предстояло нанести визит директору треста совхозов Константину Семёновичу Ярыгину. «Ка - эС» - как звали главу треста сами сотрудники - боевой полковник, демобилизованный после ранения на фрон­те, отчаянный сквернослов и заядлый курильщик, человек открытый, с боевым духом, имел привычку говорить в глаза всё, что думал, не только подчинённым, чем и снискал себе уважение среди директорской братии совхозов области.

Многим он помогал и советом, и делом, а многих и прошибал пот на ковре перед его столом. Иван не ожидал каких-то неприятностей и с лёгким сердцем открыл дверь его кабинета.

– А, Марчуков! Ну, заходи, заходи!
– услышал он знакомый прокуренный го­лос.

Большинство обладателей таких кабинетов делали вид, что заняты, и не сразу обращали свой взор на посетителя. Ярыгин не из тех! Он отослал секретаршу с бумагами и чиновника своего ведомства: «Зайдёте попозже!»

– Ну что, Ваня, говорят, ты у нас герой?
– улыбнулся Ярыгин в седые, пожел­тевшие от курева усы. И сейчас он держал в зубах потухшую папиросу, правая его рука, без пальцев, засунута была за отворот полувоенного френча.

– Герои, Константин Семёнович, на фронте были. А я - лошадь ломовая!

– Ну, ну. не скромничай. Поздравлю! Нам такие как ты нужны! Только вы­звал я тебя не ради поздравлений. Жалуются на тебя, понимаешь. Тут у меня целая папка накопилась.

– Жалуются известно кто, Константин Семёнович! Не даю жизни лодырям, ворам, пьяницам.

– Да если бы только эти! Руководители соседних колхозов сигнализируют, что отбираешь рабочие руки.

– Они виноваты сами: людям за работу надо платить! У меня столовая, где вкусно накормят за копейки, за хорошую работу я плачу достойно, но по суще­ствующим расценкам. Всё, что сверху, - натурпродуктом, для поощрения.

– Всё так, я тебя ни в чём не виню. Но. у колхозов - другая песня. Мой тебе совет, ты их - не тронь! Иначе будут у тебя неприятности, могут написать и в обком. Создавай свою рабочую силу, сейчас многие в поисках сытой жизни дви­нулись из города в село.

– Хорошо, Константин Семёнович, учтём!

– Как у тебя с коневодством? Сверху требуют поставок и для армии, и для хозяйства.

– Завёз племенных, с Хреновского конезавода. Растим молодняк. Много не обещаю, но план выполню, исходя из возможностей.