Неизвестно
Шрифт:
Может, его дети пойдут по его стопам, и, может быть, для них уже не будет войн, и они в будущем совершат такое, что ему и не снилось?
Глава 18
БОРЯ МАРЧУКОВ: «ДАЛЁКАЯ ВОЙНА... РОДИНА: ЧТО ЭТО СЛОВО ДЛЯ МЕНЯ?»
(из воспоминаний)
. Это были мои первая зима и первый новогодний праздник, которые я запомнил.
Игрушек почти не было, но нашлись какие-то открытки, бумага, кусок картона, и я часами увлечённо вырезал разноцветные флажки: сгибая пополам каждую полоску, прятал в сгиб нитку, склеивал половинки мылом - клея не было - получались красивые гирлянды.
Не один десяток новогодних праздников остались в прошлом, подробности большинства стёрлись в памяти, но тот, самый первый, запомнился как символ моей новой, счастливой жизни.
Недавно обнаружил в ящике связку старых, поблёкших флажков, вдохнул чудом сохранившийся, щелочной запах того, «военного», мыла, живо вспомнил конец сорок третьего года.
В нашей гостиной объявилось разлапистое, зелёное чудо - пушистая сосенка, с пахнущими смолой, клейкими кончиками веток. Я сам развесил на ёлке-сосенке самодельные флажки да несколько игрушек, сохранившихся с довоенного времени. Под ёлку откуда-то отец притащил Деда Мороза - тоже довоенного.
Никогда больше я не вдыхал такого густого хвойно-смолистого запаха. Никогда ёлка не казалась мне такой красивой.
В последний вечер сорок третьего спать мне не хотелось, я сидел за столом вместе с мамой Аней и Марией Фёдоровной. Отца не было, скорее всего, он Новый год праздновал в правлении.
Я не слушал разговора женщин, смотрел на ёлку и думал о том, как хорошо жить здесь, где зимой много снега, растут ёлки и сосны, как жаль, что далекодалеко, в ауле, теперь ветер свистит и гонит песок, Абдунаби, дедушка и бабушка сидят на ковре при свете коптилки, и у них нет ёлки.
– Мама, - сказал я, - давай позовём к нам Абдунаби, дедушку, бабушку, пускай приезжают..
Мама засмеялась:
– Что ты, Боренька. Это очень далеко - вспомни, сколько мы ехали. Да и потом - идёт война.
Подперев кулаком щеку, мама Аня печально смотрела, как Мария Фёдоровна собирала карты.
– Тётя Маша, а бывает, что карты врут?
– Бывает, Анечка, бывает.
– охотно соглашалась Мария Фёдоровна.
– А мы вон чего, мы чичас по-другому.
Запалив свечу, она загасила лампу, потом скомкала лист бумаги, положила на чистое блюдце, поднесла его к стене и подожгла - на стене заплясали тени. Женщины притихли, мама смахнула слезу, и мне тоже стало грустно. Не было никаких вестей от второй моей мамы, не было вестей и от моего дяди Володи...
Мария шептала что-то, но нельзя было разобрать ни единого слова - ей не было вестей от мужа.
Что можно было увидеть в мерцаниях тлеющей бумаги, в отсветах и тенях на стене?
Наверное, тысячи женщин по всей России так же гадали в эту ночь, затаив дыхание, следили за пламенем, пытаясь увидеть на стене хоть какой-то отблеск надежды на жизнь близких, воюющих на фронте...
.Я разбирал книжный хлам, пылившийся на чердаке нашего деревенского дома, и вдруг сердце моё дрогнуло - будто встретил родного человека, которого знал и любил ещё мальчишкой.
Я держал в руках свою первую книгу, которую когда-то прочитал самостоятельно от корки до корки, с которой не расставался до школы и после того как начал учиться. Это был сборник рассказов, стихов, сказок и загадок для детей, посвящённый новому, сорок четвёртому году.
Страницы книги были словно опалены дыханием войны: рядом с вечными на все времена радостями детства - ненависть к недобитому врагу, которого тогда я представлял смутно, только по картинкам и карикатурам.
Я подолгу рассматривал картинки, они были так похожи на то, что я видел из саней зимой, когда отец брал меня с собой прокатиться.
Огромная луна висит в морозном круге над заснеженной степью, по которой, теряясь вдали, вьётся, убегает санный путь, а по нему - уже далеко - одиноко трусит лошадка, запряжённая в сани. Рисунок этот словно был переведён в слова, напечатанные тут же. И то и другое так соответствовало друг другу, включая мои личные впечатления от поездки с отцом, что врезалось безотчётно и в сердце, и в память.
Чудная картина,
Как ты мне родна!
Белая равнина,
Полная луна.
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далёких Одинокий бег.
Когда я заново, спустя годы, прочитал эти строки, мне показалось, что я всю жизнь чувствую власть над собой этих коротких строчек, и она остаётся такой же, как власть луны, равнины, дороги - на той незабываемой картинке в книжке моего детства, и в моём сознании.
Сказка Евгения Шварца «Два брата» меня завораживала, заставляла неметь: