Шрифт:
И Тася пошла к лакированного дерева довоенной будочке. Каблуки стучали по каменному полу, и Тася боялась громких своих шагов.
«На время разговора удостоверение личности остается у администрации» — было написано на будочке. Тася два раза прочла, но не поняла и стала глядеть на телефон, ожидая, что он зазвонит.
— Ну возьмите же трубку! — закричала телефонистка, и все, даже девочка, посмотрели на Тасю.
Она сняла трубку и услышала какой-то гул, что-то завывало в трубке: воу-воу, и вдруг через это «воу» Тася услышала мамин голос.
— Я же слушаю, слушаю! — кричал где-то мамин голос. — Я же слушаю, ну господи, ну я же слушаю…
— Это кто?! — закричала Тася. — Это кто?!
— Тася, — кричала трубка, — Тася, ответь, Тася!..
— Мама, — кричала Тася, — мама, мамочка!..
— Тася, — кричала трубка, — ты где, Тася?!.
— Я на почте, — в отчаянии кричала Тася, — я на почте!..
— Тася, — закричал вдруг мужской голос, — Тася, девочка моя! Говори, говори, нас могут разъединить!
— Папа! — кричала, ничего не соображая, Тася, топая ногами. — Папа!..
— Ну скажи: экий же ты дурак, — папин голос вдруг прорвался, как через пробку, и стал совсем близко, и так же близко детский голос сказал:
— Таська, хи-хи…
— Тася, Тася, какое счастье, какое счастье, я не верила, я не верила! — опять закричал мамин голос. — Как же ты живешь, что ты ешь?.. Ты работаешь?
— Работаю, работаю маляром… в порту…
Мамин голос зарыдал.
— Прекрати! — резко сказал папин голос. — Это бессовестно — сейчас рыдать. Девочка моя, мы все гордимся тобой! Да прекрати же, — сказал он маме. — Сейчас-то, сейчас-то что…
В трубке щелкнуло, разговор закончился. Потом опять щелкнуло, и папин голос откуда-то ужасно издалека сказал:
— Не слышу, ушла уже…
— Я здесь, папа!.. — крикнула Тася.
— Ваш вызов: «До востребования» главпочты, Виноградова, семнадцать, — сказал ей сухой незнакомый голос, трубка опять выключилась.
В будку всунулся майор и очень твердо попросил Тасю освободить будку и приглядеть за его машинкой.
— Здесь стекло, — сказала Тася.
— Я сам вижу, что стекло, — строго сказал майор и открыл блокнот.
— «Удар был дерзок и смел, — по складам читал из блокнота майор, — главный калибр бил веселым желтым пламенем, мы ждали праздника на нашей улице и верили в него, и вот он пришел, сказал мне командир главной башни гвардии лейтенант Рыбник».
Тася засмеялась и открыла майору дверь.
— Гвардии лейтенант Рыбник не бывает, — сказала она, — и немецкая субмарина не может трусливо скрыться под водой… И смотрите сами за своей машинкой. А я уезжаю в Ленинград, вы что, не слышали? И буду жить дома, на Зверинской улице. — Неожиданно для самой себя она заплакала и быстро пошла к дверям.
Продолжая плакать, она прошла через почту с галдящей очередью у окошечка «До востребования», мимо высокой старухи, торгующей ящиками и кусочками мешковины для посылок, и старуха почему-то покивала ей головой.
На вертящейся двери катался мальчишка. Тася замешкалась и увидела на той стороне Валерика, тот болтал с шофером полуторки. Тася незаметно свернула в проходной двор. Здесь она выменяла карточки за две декады на красный шерстяной шарфик, губную помаду и цветную мозаику «Гибель крейсера Хиппер».
— Все, — бормотала она, — все.
Плача и бормоча «все», выпила стакан коммерческой газировки за шесть рублей и вышла на широкую деревянную улицу с выгоревшим углом. Пошел дождь и стал набирать сильнее.
Прощайте, северные елки, лечу домой на верхней полке. Прощай и ягода морошка, лечу домой, гляжу в окошко, —поют в скверике у вокзала.
Держит Тася в руках телеграфный вызов в Ленинград. Летит трамвай по городу, искры из-под колес, и представляет она себе — окошко у кассы белого молочного стекла, полы в зале мытые, в них лампы отражаются, и железнодорожники в белой форме — туда-сюда, и все едят мороженое.
— Ах, товарищ кассир, мне билет в мягкий вагон до Ленинграда, желательно нижнее место!