Кузнецова медленно менялась в лице. Хладнокровие оставило ее, Орест зачем-то протирал свои очки, ни на кого не глядя. Но я видел – ожидает продолжения.

– Ужасный случай, – сказал я. – Нелепое совпадение. Его приняли не за того, кем он был на самом деле, и застрелили.

– Вы пришли, чтобы сообщить нам об этом? – спросил Кузнецов, и в его голосе угадывалось что-то особенное.

Не ярость ли?

Я должен все им рассказать. Иначе наша беседа закончится, не начавшись.

– Все иначе. Пашутин появился рядом с нами неожиданно и будто случайно. Мы приняли его в свою команду и даже задействовали в съемках, вместе с Овчаренко.

Я посмотрел на Кузнецову. Она была бледна и никак не реагировала.

– А потом произошло это убийство. Трудно понять, что случилось, но накануне гибели Пашутин делал что-то такое, о чем мы не имели никакого представления. Он действовал самостоятельно и, как кажется, не без умысла. И еще – мы только после его гибели узнали, что он Пашутин. К нам он пришел под другой фамилией.

Они оба воззрились на меня.

– Под другой фамилией, – подтвердил я. – Мы знали его как Гончарова.

– Гончаров, – пробормотал Орест. – Кажется, я слышал.

Еще бы он не слышал! Именно как о Гончарове об убитом Пашутине и говорили. Тогда никто не знал его настоящей фамилии.

– Так получилось, что мы оказались причастны к этим событиям. Стали разбираться и поняли, что ничего не знаем об этом человеке. Поэтому и просим о помощи.

Они молчали. Я ждал. Мне оставалось только ждать, потому что от этих людей зависело, что я узнаю и узнаю ли хоть что-то вообще.

Кузнецов взглянул на свою супругу.

– Я оставлю вас? – произнес вопросительно.

– Нет, будь с нами.

Но ответила с задержкой. Кузнецов понял и поднялся.

– Извините, мне надо поработать.

Никто не стал его удерживать, и он ушел.

– Простите меня, – сказал я женщине.

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Ее глаза стали еще темнее, чем прежде.

– Не надо извиняться. Вы здесь вовсе ни при чем.

Взяла бокал с вином и выпила все до дна. Когда поставила бокал на стол, я увидел две слезинки, стекающие по щекам. Но она этого, кажется, даже не замечала.

– Вы ведь учились с ним вместе?

– Да.

– Мне рассказывали, он был вашим защитником.

Слабо улыбнулась, кивнула и смахнула слезинки с лица.

– Родители наградили меня довольно смешной фамилией.

– Фамилия как фамилия, – не согласился я.

– Так может говорить только человек, который никогда не был Лушпайкиным. Она опять улыбнулась, уже смелее.

– Он любил вас?

– Очень!

Сказала безо всякой рисовки. Просто констатировала факт.

– Было приятно?

– Что? Что любит?

– Что любит, что рвется в драку из-за вас.

– Любит – да, а драка…

Покачала головой.

– Я всегда из-за этого с ним ссорилась. Драки – это не по мне. Видеть Сережку с разбитым лицом – жуткое зрелище…

– Он был слабым?

– Почему? – будто даже удивилась Кузнецова.

– Сами же говорите – разбитое лицо. Доставалось ему в драках?

– Доставалось – это когда пятеро на одного.

– Это против него пятеро?

– А против кого же? Один на один он мог отделать кого угодно, никого не боялся. Так эти жулики собирались по четверо, по пятеро и так, скопом, налетали на Сережу.

Она улыбнулась той улыбкой, с которой обычно вспоминают дни детства.

– Он был хулиганистым?

– Он был справедливым, – сказала Кузнецова. – Всегда и во всем. Это ему часто мешало.

Мне показалось, что она осуждает его за это.

– Потом он ушел в армию, – подсказал я.

– Да, – кивнула Кузнецова и задумалась.

Потому что дальше их пути разошлись.

– Ушел, – негромко сказала она. – Потом вернулся. А я уже была Кузнецова. И защищать меня было не нужно.

Улыбнулась, но улыбка вышла невеселой.

– Извините меня за бестактность, – попросил я. – Он к вам приходил?

– Когда?

– После армии.

– Нет.

Обиделся – это было понятно.

– Куда он пошел после армии?