Доктор Даппер оттолкнул его руку, хотя первый не рекомендовал бы подобное поведение никому, кто имеет дело с безумцем, вооруженным мушкетом и покровительством Господа впридачу. Пошатываясь, он поднялся на ноги и проговорил тихо, но отчетливо:

— Неудивительно, что ваша жена убежала с герром Дейвилом. Кто бы не убежал на ее месте?

Мушкет дернулся вверх, но преподобный Кертли не выстрелил и не ударил его еще раз. Таким же спокойным голосом он ответил:

— Очевидно, вы сами видите, почему должны покинуть нас и сделать это немедленно. Одно подобное заявление на людях, пусть даже это будет просто слух, родившийся, как всегда бывает, из обычной частной мысли… и смятение овладеет несчастным населением Ноу-Поупери. Вы ведь доктор, значит, должны понимать, как распространяется заражение. Смятение неизбежно приведет к хаосу, сэр, а хаос — это ворота в ад. Я не могу себе представить, что вы, будучи добрым голландским кальвинистом, могли бы мне возразить на этот счет.

Доктор Даппер, не отвечая, смотрел в сторону, стараясь сфокусировать взгляд на окружавшей их путанице следов. Его голова все еще звенела от удара, и когда он потряс ею, чтобы прояснить зрение, у него заболела шея. По меньшей мере одно казалось ясным: Реморс Кертли в самом деле уехала верхом на единороге, и Надвигающийся Дождь (а доктор почему-то был уверен, что это должен быть именно он) следовал вместе с ней. Олферт Даппер представил себе, как он сидит, мягко придерживаясь одной рукой за единорожью гриву, и его черные глаза сияют потерянным светом давно погасших звезд. В своем двуличном, уклончивом, вероломном сердце доктор прошептал: «Счастливой дороги. Да!».

— Исаак да Сильва отправляется с рассветом, — оживленно говорил преподобный Кертли. Насколько знал доктор, этот бродячий торговец, строптивый старый португалец был неприятным спутником, но вполне уважаемым человеком в своей профессии. — Он довезет вас до места, с которого Пенобскот становится судоходным, а оттуда у вас уже не будет сложностей найти себе транспорт вниз до Фалмута, и далее корабль, который увезет вас куда вам только заблагорассудится. Сегодня же вечером, когда вы будете собирать те веши, которые захотите взять с собой… — он пожал плечами, и на его лице показалась чуть ли не улыбка, — я счел бы за любезность с вашей стороны, если бы вы оставили мне некоторые из ваших превосходнейших желудочных препаратов. Мне еще не встречалось лекарство, которое приносило бы столь же немедленное облегчение.

— Это будет честью для меня, — ответил доктор Даппер. — Однако если до меня дойдет известие, что вы обвиняете племя абенаки в исчезновении вашей жены или что им причинен какой-либо вред…

Преподобный Кертли серьезно кивнул.

— Даю вам слово.

Обратно к поселку они шли молча и расстались у околицы. Священник отправился к себе в дом, где больше не было миссис Реморс Кертли; Олферт Даппер же приложил к разбитой губе кусочек медвежьего жира, оставшегося с прошлой зимы, и принялся паковать те немногочисленные пожитки, которые собирался взять с собой в путешествие к тому неведомому, что могло ожидать его в Голландии. Возможно, это была тюрьма; возможно, Маргот Зелдентхейс… Олферт Даппер всегда умел распознать те моменты, когда лучше всего оставить свою судьбу прихотям превыше его собственных.

Сборы заняли больше времени, чем должны были, учитывая, как немного он на самом деле хотел взять с собой. Горстка сушеных трав… маленький, чрезвычайно острый нож… банка с джемом из дикого винограда (плата за лечение сломанной руки ребенка, которую он вправил и закрепил лубками)… пара причудливо обезображенных абсцессом коренных зубов… его ступка и пестик — в неглубокой чаше из сосновой древесины до сих пор оставались пыль от растолченной пижмы и характерный камфарный запах этого цветка… кусочек черных кружев, тоже имеющий свой запах… Каждая из этих вещей несла в себе память об этом нелепом, устрашающем, жутко прекрасном новом мире, где водились единороги. Он покидал его, увозя с собой гораздо больше, чем привез.

Когда все было закончено, он уселся на ступеньках (собственно, ступенька была всего одна) своего маленького дома, выстроенного для него соседями, и во все еще теплой ночи принялся ждать, когда мимо задребезжат колеса фургона Исаака да Сильвы — этот звук всегда напоминал ему усталый, жалующийся голос самого торговца. Он настолько обессилел, что не мог надеяться на сон: день выдался чересчур изматывающим для этого, и доктор чувствовал себя так, словно больше никогда не уснет. Тем не менее его веки время от времени все же смыкались — хотя всегда ненадолго, судя по положению луны, — и, очевидно, поэтому Надвигающийся Дождь возник перед ним словно бы из ниоткуда, такой же молчаливый, внутренне спокойный и бесспорно настоящий, как и всегда. Доктор Даппер не стал подниматься, чтобы поприветствовать индейца, лишь улыбнулся, хотя улыбаться было больно.

— Мне будет тебя не хватать, — проговорил он.

Ему показалось, что Надвигающийся Дождь слегка кивнул, хотя он мог и ошибаться.

— Она с твоим народом? — спросил доктор, и, дождавшись еще одного кивка, мягко упрекнул абенаки: — Видишь, ты все перепутал. Она уже ушла к вам, а я еще только уезжаю. Это ты увел ее отсюда?

На этот раз кивок был совершенно отчетливым. Олферт Даппер спросил:

— Ей будет хорошо с вами?

— Маленькое время, — отозвался Надвигающийся Дождь. — Большое время… — он пожал плечами и слегка качнул головой; потом добавил: — Когда-нибудь. Где-нибудь.

Он сделал жест обеими руками, словно отталкивал от себя горизонт.

— Ты хочешь сказать, что ей предстоят долгие путешествия?

Надвигающийся Дождь не ответил. Доктор Даппер медленно произнес:

— Мне грустно за нее. Передай ей, что я желаю… — однако он не имел понятия, что может пожелать Реморс Кертли, и поэтому сказал просто: — Позаботься о ней, пока она с вами, и передай, что я никогда ее не забуду. Прошу, скажи ей это.

— Для тебя, — сказал абенаки. Он запустил руку в мешочек из оленьей кожи, который всегда висел у него на поясе, и вытащил помятый и слегка истрепавшийся с краю голландский чепец, тот самый, без которого Олферт Даппер никогда не видел миссис Кертли, не считая одного-единственного раза. Доктор нерешительно принял подарок; у него внезапно пересохло в горле настолько, что он не смог даже поблагодарить индейца за доставку. Его хватило лишь на то, чтобы тоже кивнуть в ответ, на короткое мгновение склонив голову над чепцом. Ее запаха не было. Он надеялся, что будет.