Вся система, уже с момента предъявления обвинения, перекошена, искажена. Начнем с того, что в большом жюри нет ничего большого. Обычно это кучка овец, которую прокурор гонит через луг к нужным ему заключениям. При необходимости он всегда может сказать: «При чем здесь я? Обвинение вынесло большое жюри».

Тем временем несчастная жертва узнает: хотя власти и не пытались выяснить, не пил ли он в тот самый день чай с папой римским (это в юридических кругах считается надежным алиби), его обвиняют в том, что он прикончил своего компаньона. Теперь ему приходится искать адвоката. Если он богат, то, скорее всего, получит хорошего, если нет — трудно сказать. И вот он предстает перед судом, а на плечи адвоката ложится тяжкая ноша. Беднягу можно только пожалеть. Согласно требованиям профессиональной этики, адвокат неизменно должен быть во всеоружии. Еще до суда он обязан поговорить со свидетелями и установить, говорят ли они правду. Если нет, выяснить почему. Ему надлежит изучить все документы и вещественные доказательства. Осмотреть место преступления. Одним словом, собрать как можно больше информации. Но часто именно этого ему и не дают делать. Например, во время первого суда над Шеппардом защиту не пустили в его дом. Только после суда они смогли послать туда опытного криминалиста, которому удалось разыскать новые доказательства, но было слишком поздно. Сэму это уже не могло помочь. Федеральные суды ничуть не лучше. По их правилам, адвокат, закончив прямой допрос, должен тут же вручить суду кипу бумаг, содержащих все предыдущие показания свидетеля, включая даже те, которые он давал большому жюри. Если адвокат просит день-другой, чтобы собрать и проверить нужную информацию, судья может расценить это как неуважение к суду. Если попросить 30 минут — судья может нахмуриться. Не просить совсем — значит нарушить профессиональную этику. Такое положение вещей можно назвать как угодно, только не правосудием. Просто какая-то игра, и я не имею ни малейшего понятия, почему в нее играют. Видимо, адвокату можно показывать предполагаемую истину только тогда, когда у него нет возможности ее хорошенько рассмотреть.

Окруженные ореолом слова «суд присяжных» тоже отнюдь не синоним понятия «правосудие». Прежде всего возникает вопрос, кого выбирают присяжными. Для большинства обязанность выступить в качестве присяжного является чем-то вроде кори. Зачастую в их число не попадают именно те умные, способные люди, из которых могли бы получиться хорошие присяжные. Немало проблем возникает и при отборе присяжных. Когда проводился второй суд над Копполино, обвинение умудрилось исключить из числа присяжных химика, единственного кандидата, способного квалифицированно разобраться в вещественных доказательствах. Справедливость имела к этому такое же отношение, как добродетель к мадам Помпадур. Но именно наша система позволила обвинению безнаказанно сделать это.

Все вместе это говорит о том, что значительно чаще, чем мы предполагаем, присяжные осуждают невиновного.

В прошлом году я столкнулся с присяжными, которые побили все рекорды глупости. Моими клиентами были двое сотрудников отдела по борьбе с наркотиками, обвинявшихся полицейским информатором, мелким торговцем наркотиками, в получении взятки.

Трудно представить себе более опустившегося субъекта, чем торговец героином. И все же власти нередко вступают в контакт в этими недочеловеками и делают их своими информаторами в надежде поймать добычу покрупнее. Это очень злобная, порочная публика, и вот один из них решил отомстить этим двум сотрудникам, обвинив их в получении взятки. В день предполагаемой передачи денег в Нью-Йорке один из них находился в Канзас-Сити. Другой, как только ему предложили взятку, немедленно подал об этом докладную и предложил устроить ловушку. Власти, вместо того чтобы во всем разобраться, возбудили дело, и мы отправились на суд в Бруклин. Мы оказались перед присяжными, которые все вместе едва ли набрали бы семьсот очков по тесту Вехслера-Бельвю. Иногда, под настроение, они слушали показания, и я надеялся, что хоть какая-то часть сможет просочиться в их сознание. Когда присяжные отправились на совещание, почти не было сомнений относительно вердикта. Прокурор подошел ко мне и сказал, что уже давно не проигрывал дело, но это наверняка проиграл.

Судья добавил:

— Через час они выйдут с оправдательным вердиктом.

Но присяжные все не возвращались. Они прислали записку, что сегодня прекратят обсуждение в 18.00, а завтра в 10.00 продолжат его. Под запиской стояло: «По поручению присяжных».

— Господин судья, — заметил я, — боюсь, что нас ожидают неприятности.

Я оказался прав. Через час они прислали еще одну записку:

— Подготовьте, пожалуйста, стенографистку, чтобы утром еще раз прочитала нам все показания свидетелей.

Суд шел уже две недели. И судья, и защита, и обвинение понимали, что присяжным нет смысла еще раз выслушивать все показания, поэтому мы не поддержали эту идею. На следующий день они совещались до полудня и наконец вынесли вердикт.

— Ваша честь, — сказал старшина присяжных, — мы считаем подсудимых виновными по всем пунктам обвинения, но рекомендуем проявить к ним снисхождение.

— Я не уполномочивал вас давать рекомендации, — заявил судья, — здесь не идет речь о смертной казни. — Он повернулся ко мне: — Мистер Бейли, вы будете проводить опрос присяжных?

— Непременно.

Я уже начал опрос, когда присяжная номер два, некая миссис М., попросила у судьи разрешения что-то сказать. Он согласился.

— Ваша честь, — сказала миссис М., — они не то чтобы заставили, они на меня нажали.

Судья отправил присяжных обратно в совещательную комнату, а миссис М. велел остаться.

— Миссис М., — спросил он, — каково было ваше первоначальное решение по делу?

— Невиновны, — ответила женщина, добавив, что свидетели обвинения запутали ее. Она чувствовала, что не всегда эти свидетели говорили правду.

— Как же случилось, что вы изменили свое мнение?

— Видите ли, — призналась миссис М., — они все пообещали, что мы порекомендуем проявить к ним снисхождение и судья ограничится штрафом в десять долларов.

Эти преступления наказывались тюремным заключением сроком до 25 лет.

— Если бы вы знали, что судья может отправить их в тюрьму, за что бы вы голосовали тогда?

— Я бы до конца утверждала «невиновны».

— У вас были серьезные сомнения в их вине?

— Ну да, — ответила миссис М., — поэтому-то я и голосовала: «невиновны».

— Они и сейчас имеются?

— Да.

— Можно ли сказать, — спросил я, — что вердикт, который мы сейчас слышали, подразумевает «невиновны», с рекомендацией снисхождения в связи с имеющимися серьезными сомнениями?

— Вот именно! — воскликнула миссис М., обрадовавшись, что я правильно ее понял.

Мы опросили еще нескольких присяжных, которые подтвердили слова миссис М. Судья отправил присяжных по домам; он не стал заносить вердикт в протокол. Мы только зря потратили время — дело было нужно отправлять на новое рассмотрение.