— В чем? — ледяным тоном спросил он.

— Ты ведь не думаешь, что я собралась быть матерью?

— Кто знает об этом? — после короткой паузы спросил ее профессор.

— Никто… Джинни Уизли. А так — никто. И, прошу тебя, НИКТО и не должен об этом узнать.

— А… Отец знает?

— Мой?

— Твой, я так понимаю, не знает. Отец ребенка.

— Нет.

— Кто он?

— Генри. ТЫ можешь мне помочь? Просто помочь?

* * *

В темных коридорах Хогвартса всё-таки очень страшно. Особенно если ты гуляешь по ним в одиночестве. Особенное если у твоей прогулки есть конкретная цель. И особенно если это такая цель.

«Ты сможешь прийти ко мне ночью в пятницу, так, чтобы никто об этом не знал и чтобы с утра тебя не хватились: будто ты просто рано отошла куда-то? Это возможно?»

Это было возможно. Возможно, только…

Просто выпить какую-то бурду. И ничего не будет. Не будет проблем… Вот только почему тогда, много–много лет назад, величайший ведомый ей зельевар, пусть и еще очень юный, просто не дал её тёте «какую-то бурду», чтобы избавиться от нежелательного ребенка?..

Идею убивать уже рожденного младенца Гермиона отмела сразу. И даже не из-за ужасного опыта Нарциссы. Просто она была еще совсем не готова становиться матерью. Даже немножко. Мысль о том, что это будет расти в ней, вызывала панику.

И — о, как теперь она понимала свою тётушку! К обреченному существу, угнездившемуся внутри, Гермиона не испытывала ничего, даже отдаленно напоминающего жалость. Только тошнотворное отвращение и страх. Зачем оно завелась у нее внутри? Чужое, инородное, тянущее из нее жизненные соки и заставляющее бояться, дрожать; грозящее испортить ее жизнь, если вовремя не вытравить его!

От осознания того, что внутри находится подобное: живое и бездушное, чужеродное, склизкое… Что оно развивается и растет с каждым днем, растет прямо в ней — от этих мыслей бросало в холодный пот, и к горлу неизменно подступала тошнота, а на глаза наворачивались злые слезы. Зачем эта мерзость случилась с ней?! Как можно было позабыть об этой опасности?! И это она — рационалистка и перестраховщица Гермиона Грэйнджер?!

А Люциус?! Почему он не подумал о безопасности, чай не вчера появился на свет?!

Гермиону передергивало от мыслей о своем любовнике так, будто он наградил ее какой-то постыдной болезнью. Всякую страсть убило это брезгливое отвращение, эта мерзкая тварь, засевшая у нее внутри.

Удастся ли избавиться от нее без последствий? Что придется вынести для этого? Зачем, за что это вообще с ней произошло?!

Гермиона шла по темной лестнице в подземелья, в спальню Генри, где им «точно никто не помешает». Шла и чувствовала, как предательски дрожат руки и подкашиваются колени. На нее накатывали то бессильная ярость, то жалость к себе, то тошнотворное отвращение — и тогда хотелось помыться, вытереться от грязи, будто приставшей к ней изнутри. Казалось, это существо следит за ней. О, оно не хочет умирать. Оно хочет и дальше вить гнездо в ее животе, питаться ею и через девять месяцев, разрывая плоть, выкарабкаться наружу: всё в крови и слизи, мерзкое, маленькое, орущее…

Гермиона остановилась и бешено замотала головой, обхватывая себя руками. На лбу выступил пот. Хотелось бежать и кричать — прочь от этого кошмара.

Скорее, скорее покончить со всем. Как бы ни было это страшно — поскорее избавиться, поскорее забыть…

…Она остановилась возле массивной двери. Раньше Гермиона здесь никогда не бывала. Как это всё будет происходить? Что ждет ее за этой дверью?

Безликое создание у нее внутри будто смеялось.

Гермиону передернуло, и она толкнула дверь.

— Привет.

Генри сидел за столом при свете толстой, заплывшей свечи и переливал пурпурную жидкость из пробирки в небольшой флакон с блекло–красноватой жижей. В полумраке комнаты пахло аптекой. И было жарко. Ужасно жарко.

— Ты очень бледная, Кадмина.

— Имею право, — огрызнулась девушка. — Что… То есть как это будет? — спросила она, отворачиваясь к стене.

— Ты выпьешь зелье и будешь ждать его действия.

— И всё?

— Всё, — хмыкнул профессор, — абсолютно всё.

Больше он ничего не говорил. Через десять минут стакан с мутновато–серой, отдающей красным водой был в ее руке. Гермиона смотрела на жидкость и… Не могла даже пошевелиться.

— Решила стать мамой? — не выдержал Генри.

Девушка вздрогнула и мгновенно выпила всё до дна.

Зелье было кисловато–горьким, противным. Генри протянул ей другой стакан, с водой, и она с благодарностью осушила его.

— Мы так и будем всю ночь ждать действия в тиши…

На мгновение показалось, что ее вырвет проклятым зельем в сей же миг, но этого не случилось. На лбу выступил холодный пот, а полутемная комната поплыла перед глазами.

— Тебе лучше прилечь. — Генри провел ее к широкой кровати под тяжелым, золотисто–багровым пологом. Гермиону бросало то в жар, то в холод. Что-то в ней не хотело сдаваться так просто.

— Ч–ч-что это?!

— Зелье. Прости. Я старался свести до минимума подобный эффект.

— Я… сейчас… умру, — делая через слово паузу, выдохнула Гермиона.

— Маловероятно.

Девушка упала на подушку, вжимаясь в нее лицом. Такого с ней еще не было никогда. Казалось, внутренности сводит судорогой. Все.