— А то, что он от крови не просыхает, — это что? Колчак тоже, я слыхал, свою сложность и тонкость имел: музыку там, картины любил, в театрах плакал, а кто пол-России кровью залил?

— Смрад, смрад человек, — вздыхал Витенька. Он остановился возле забора, окружавшего крохотную избушку, сказал облегченно: — Ну, вот я и дома. Спасибо за компанию!

Дотронулся до дверного кольца. Кашин удержал его руку:

— Постой! Ты отказался, я так тебя понял?

Баянист молчал.

— Так вот что! — выкрикнул Семен.

Гольянцев опасливо зашипел:

— Тише, тише!

Агент снизил голос и продолжал:

— Баталов погиб… ладно! Страшно, но пережили. Я умру — тоже переживут. Так ведь на мое место третий придет! А вместо него — четвертый! И так — пока мы эту банду не высветим. А высветим ее обязательно. А ты, подлюка, будешь со своим баяном нас на кладбище провожать да земелькой присыпать? Да как ты другому-то станешь в глаза в ресторане смотреть, а, гад?! Ведь ты их сейчас — обо мне речи нет! — на смерть посылаешь, молодых-то ребят! Вот она, твоя сокровенность, в чем заключается, ее ты ищешь? А еще о людях говоришь… Сам ты — гной и смрад!

Последние слова получились почему-то невнятными, и, произнеся их, Семен с ужасом почувствовал, что плачет — от бессилия, злости и унижения. «Ну, все! — промелькнуло в голове. — То-то этот слизень теперь нахохочется!» Однако на Витеньку поведение Кашина произвело иное впечатление. Он привалился к калитке, постоял минуту, вглядываясь внимательно в Семена, шепнул обессиленно:

— Ладно…

— Чего ладно? — упавшим голосом спросил Семен.

— Я подумаю.

Слезы мигом высохли, и Кашин сказал строго:

— Чего думать? Сейчас давай выкладывай!

— Нет, нет, — бормотал баянист. — Я не могу так… Подумаю, время надо… ты что! Легкое ли дело — с Черкизом связаться!

Почувствовавший уверенность агент перебил его бестолковые речи:

— Ладно болтать-то! Говори, когда! Я долго ждать не могу, по лезвию хожу, сам понимаешь!

— А? Да, да! — заморгал Витенька. — Послезавтра… Нет, послезавтра понедельник. В среду, в среду приходи! Да не в ресторан, а сюда, домой, где-нибудь после обеда, а? Я подумаю пока…

— Ну, думай! Слушай, — Кашин придвинулся к баянисту, — из ваших, из ресторанных, никто меня больше не опознал?

— Что, боишься? — ехидно спросил Гольянцев.

— Как же не бояться! — Семен вздохнул.

Витенька шагнул во двор и сказал вдруг:

— А ты я меня бойся. А то ведь всяко может получиться, ваше дело такое: перестанешь оглядываться — ан оно и себе дороже стало. Впрочем, договорились: приходи-с!

И захлопнул калитку.

От баяниста Кашин возвращался счастливый и обессиленный. Улицы были темны, дорога просматривалась плохо. Только немножко отошел от Витенькиного дома и уже несколько раз споткнулся или сошел с тротуара. Кое-где еще горели окна, Семен пересекал идущее от них свечение, но дальше снова приходилось привыкать к темноте. Однако окна были, как вехи, он шел от одного к другому.

Навстречу ему никто не попадался. А сзади кто-то шел. Очень осторожно. Семен едва ли обратил бы внимание на этого идущего, если бы, случайно оглянувшись, не заметил тень, легшую на светлый квадрат окна.

«Черт возьми, — холодея, подумал Семен. — Эт-того еще не хватало». Ужас положения не сразу дошел до него: достало еще соображения в одном из переулков свернуть, перебежать на другую сторону и затаиться за кустами, лезущими из палисадника.

Он стал ждать. В одной комнатке дома напротив горел свет, там сидели за столом двое мужчин, а женщина на табуретке кормила ребенка грудью.

«Живут же люди!» — завистливо вздохнул Семен.

Преследователь вскоре показался, но действия его были совсем не такими, какими их предполагал увидеть Семен. Вместо того чтобы, резко свернув за угол, встретиться с объектом слежки лицом к лицу или же броситься за ним в темноту, он далеко по широкой дуге обогнул дом и тихо-тихо стал продвигаться вдоль палисадника, за которым как раз и стоял Семен. Кашин со страхом и недоумением ждал его приближения. «Сзади за шею, и — на себя!» — обдумывал он прием, сдерживая дыхание. В эту минуту свет из окна лег на бледное лицо человека, и Семен узнал в нем Степку Казначеева, агента первого разряда, хорошего приятеля, если не сказать — друга.