Сначала Семен опешил. Однако надо было действовать, и он, подобрав с земли сухую ветку, ткнул ею в Степкину спину и скомандовал:

— Стоять тихо! И руки вверх!

Степка бросился в сторону, запнулся, упал, и Семен насел на него. Мужики в окошке оживились, стали показывать на них пальцами, но женщина прикрикнула на них и задернула занавеску. Сразу стало темнее.

— Слезай, ты чего? Сдурел, что ли? — придушенным голосом сказал Степа.

— А ты чего это за мной ходишь? Кто тебе велел?

— Больно ты мне нужен! Войнарский просил покараулить. Он, дескать, у нас молодой, мало ли что…

Семен Обиженно запыхтел и встал.

— Перетрухал, ага? — продолжал подначивать Казначеев, отряхиваясь. — Вот так-то. Это тебе не мел у доски грызть. И не гвозди Налиму в сапоги садить.

Их учитель математики в реальном, злой Налим, ходил в училище зимой в валенках, а весной и осенью — в сапогах. Но обязательно переобувался перед уроками, в учительской у него стояли ботинки. Как-то Степка с Семеном забрались в учительскую и забили в подошвы Налимовых сапог по огромному гвоздю. На них донес кто-то из своих же ребят, и Кашина с Казначеевым хотели выгнать, но просто чудом все обошлось благополучно, если не считать денег, внесенных родителями за сапоги, да основательной порки, полученной дома.

— Давно ты за мной ходишь? — спросил Семен.

— Весь вечер. Я и в ресторане был, только в зал не заходил, все больше в вестибюле да возле буфета ошивался. Гляну в твою сторону да снова уйду. У меня там крестный чистильщиком работает. Но я все приметил и хмыря этого, баяниста, на заметку взял.

— А смысл?

— Какой еще смысл? Юрий Павлович сказал: посмотри, подстрахуй, может, помощь понадобится, мало ли что.

— Но все-таки я тебя засек! — торжествующе сказал Семен. — Засё-ок я тебя, Степа! Ловко получилось, а?

— А струхнул-то небось!

— Это верно, было маленько. Что, думаю, такое — вчера ему комсомольские взносы платил, а сегодня он за мной слежку учиняет?

Они засмеялись и вместе пошли домой. Ноги мягко ступали по тополиному пуху, лежащему на дорожках и тротуарах.

— О чем думаешь? — спросил Степа.

— Ни о чем. Ночь хорошая! А когда я домой приду, светать станет. Ой, как усну-у…

— Хорошо тебе. А у меня вот Тимка Кипин все из головы не идет. Ну что с ним делать, скажи?

С Тимкой была сложная история. Еще в позапрошлом году, когда он заглянул по служебным надобностям в городской морг, один старичок-врач сказал ему: «Послушайте, юноша, — у вас же пальцы прирожденного хирурга! Тонкие, сильные, нервные, — обратите внимание, коллеги!..» И этих слов оказалось достаточно, чтобы перевернуть всю Тимкину жизнь. Он решил стать врачом. Но для этого надо было уйти из угрозыска. В прошлом году его попросту не отпустили, и он смирился: очень тяжкое выдалось время! Но и нынешним летом, когда он пришел в комсомольскую ячейку за характеристикой, ему было отказано столь же категорично: «Не кажется ли вам, комсомолец Кипин, что ваше решение попахивает дезертирством? Штык в землю, да?» — «Какой штык? — растерялся Тима. — Почему в землю?» В общем, характеристики он не получил и решил действовать по-своему. Не выносивший раньше и запаха водки, Кипин в одно прекрасное утро появился на работе с бутылкой, деловито обстукал и выколупал залитую сургучом пробку и махом влил в себя два стакана на глазах у изумленной публики. Сразу тут же он и сомлел и был увезен на бричке домой. Теперь его поведение предстояло обсудить на комсомольском собрании, подготовкой которого занимался Степа Казначеев.

— Ну, так как ты? — опросил он Семена Кашина.

— Жалко его. Ведь учиться человек хочет. Да пускай идет на свой медфак! Что мы — пропадем без него, что ли? А выговор дать надо, это безусловно.

— Да кто его туда с выговором примет?

— А ты бы сходил, поговорил, объяснил, в чем дело.

— Больно надо! — буркнул Казначеев. — И вообще пора кончать с этими демобилизационными настроениями, товарищ. Он нужен на том посту, на котором сейчас находится. Будет время — сами его отправим учиться. А в данный конкретный момент — извини, не то положение.

— Много ты о себе воображаешь, Степка! Человек страдает, а ты за него уже всю судьбу решил. Надо ведь как-то и его волю во внимание брать.

Кашин сказал так и тут же вспомнил Баталова, свой последний разговор с ним. Тот тоже, как и Степа, считал, что если он прав, то может и за других людей решать их судьбы. Ну, а вдруг человеку только кажется, что он прав? А на самом деле прав другой. Ведь вот взять конкретный случай. Кипин хочет учиться на врача, а Казначеев — поскорее ликвидировать преступность. И оба правы. Но почему-то между этими двумя правдами — конфликт. Нет, полностью согласиться с тем, что говорил Миша, а теперь Степа, наверно, нельзя. Надо же считаться и с другой стороной — с теми, чья судьба оказалась от тебя в какой-то зависимости.

Они оба устали, злились друг на друга за то, что их мнения не совпали, и остаток пути до места, где им предстояло расстаться, прошли молча.